Обычно движение в аграрном секторе начинается с развитием урбанизации. Крестьяне уходили из деревень уже не затем, чтобы уехать в Америку, а чтобы отправиться в города: из прибрежных средиземноморских районов — в Барселону, из южных и центральных областей — в Мадрид, из Галисии и с побережья Бискайского залива — в Бильбао. В 1920-е гг. внутренняя миграция достигла 1 млн человек. Изменилась старая демографическая модель: с 1900 по 1930 г. смертность сократилась с 28 до 18 %, а рождаемость уменьшилась с 35 до 28,5 %. Таким образом, Испания испытала демографический рост современного типа, т. е. сокращение смертности без увеличения рождаемости. Темпы увеличения численности населения были высокими — с 18,61 до 23,67 млн человек. Из 5 млн прироста 4,2 млн пришлись на населенные пункты, в которых насчитывалось более 10 тыс. жителей. За 30 лет процесс урбанизации ускорился, сбалансировав распределение населения между сельскими и городскими зонами. В 1930 г. в отличие от начала XX в. Испания уже не была преимущественно сельской страной.
Города, разросшиеся в ходе перестройки, постепенно поглощали близлежащие населенные пункты и превращались в агломерации. Ярким примером является Барселона: уже к 1897 г. она вобрала в себя большую часть поселений, расположенных на окружающей ее равнине; предместья Мадрида фактически становились городскими окраинами-трущобами; Бильбао сначала поглотил находившиеся рядом с ним приходы, а вскоре на их месте образовалась уникальная агломерация, включавшая индустриальные и жилые районы на правом и левом берегах реки Нервьон. Древний Хихон преодолел свои средневековые границы. Своим развитием он обязан порту и активизации промышленности и торговли; новые здания были возведены на территории, отведенной под застройку еще планом 1867 г.; с 1900 по 1930 г. численность его жителей удвоилась. То же самое происходит в Валенсии и Севилье, Саламанке и Виго, Кордове и Сарагосе.
Урбанизация была тесно связана с промышленным подъемом. Активно развивалось общество, которое Рамиро де Маэсту[361] назвал буржуазным, общество предпринимателей и управляющих; развивались и города, и накануне Первой мировой войны в них появлялись новые предприятия. Куда ни посмотри — производство масла, сахара, алкоголя, рыбных консервов, табака, текстиля, бумаги, обработка кож — везде был заметен рост, и в основном по-прежнему в пищевой индустрии, на долю которой приходилось 40 % испанского промышленного производства. Но в 1930 г. благодаря политике протекционизма эта доля сократилась до 29 % за счет роста отраслей, связанных с тяжелой промышленностью и транспортом, — электрической, химической, кораблестроения, путей сообщения; сформировались благоприятные условия для малых и средних строительных предприятий; в двух финансовых центрах, Бильбао и Мадриде, развивалось банковское дело.
С начала века под влиянием урбанизации постепенно отступала неграмотность: число неграмотных сократилось наполовину по сравнению с XIX в. Наступило время расцвета культуры, так называемый (и не без основания) Серебряный век. Достаточно обратить внимание на рост импорта бумаги, ее производства и использования, чтобы понять, насколько активно развивалось художественное и литературное творчество; издание газет, журналов, книг — вот показатель подъема культурной жизни. Ошибочно было бы считать все это прекрасным, но случайным явлением. Наряду с множеством литераторов, журналистов и адвокатов в любой другой сфере знаний и профессиональной деятельности можно назвать имена выдающихся инженеров, архитекторов, биологов, математиков, экономистов, историков, филологов. Достаточно пробежать глазами перечень журналов, издававшихся профессиональными сообществами, чтобы усомниться в том, что культурный подъем — это якобы лишь капля в море равнодушия, апатии и неграмотности.
Главным было не столько количество, сколько качество. За 20 лет 2 тыс. испанцев отправились в Германию, Францию, Англию и даже в США на средства, выделенные Комитетом по развитию образования и научных исследований[362]. Провинциальные манеры остались в прошлом. Испанцы путешествовали: мир открывался им, и они разбирались в новых веяниях в архитектуре и технике, в музыке и живописи. Они были к тому же светскими людьми, свободными от трагического чувства жизни, которое проповедовал Унамуно. К 1920-м гг. общий тон задавали уже не кладбищенские настроения, которые так нравились молодежи из «поколения 1898 года», а шум большого города, где развлекалась молодежь «поколения 1927 года». Если говорить о морали, то власть Церкви заканчивалась, когда юные буржуа завершали обучение в средней школе и прекращали ходить к мессе. Церковь уже давно не имела ничего общего с рабочим классом, да и влияние ее в средних слоях, представители которых играли главную роль в культурной революции, уже фактически свелось к нулю.