История Испании

К стыду испанцев того времени, как, впрочем, и нашему, – ведь наследуются не только состояния, но и бесчестье, – Фердинанд VII отдал богу душу в своей постели, тихо и мирно. И оставил нам еще две трети XIX века, которые будут отличаться несомненным прогрессом в промышленности, экономике и политике (естественная тенденция для всех более или менее развитых стран Европы того времени), но станут провальными с точки зрения фактического положения дел и стабильности Испании, раздираемой внутренними конфликтами, да еще и с потерей колоний на закуску. Того века, влияние которого будет ощущаться еще очень долго, почти до самой середины века XX, а скорбными последствиями станут и Гражданская война 36-го года, и франкистская диктатура. А началось все с регентства вдовы Фердинанда, Марии Кристины, взявшей в свои руки бразды правления, раз уж наследница престола, Изабеллита, была несовершеннолетней – трех лет от роду. Что и послужило началом конфликта, потому как брат покойного короля, дон Карлос (его, совсем юного, можно видеть на групповом портрете королевского семейства кисти Гойи[51]), потребовал трон себе. Это династическое напряжение между королевой-регентшей и претендентом на престол возбудило амбиции одних и надежды на лучшее управление страной или на социально-политические изменения у других. И вскоре дошло, как все и всегда в Испании, до привычной картины: две противоборствующие стороны с африканскими страстями – мы и они, ты за меня или против. Вот так и родились две партии: карлистская и партия Кристины, позже – Изабеллы. Если обратиться к классической терминологии, то – партии консерваторов и либералов, хотя слова эти, произнесенные на испанский манер, играют множеством разнообразных оттенков. Либеральная партия, поддержанная передовой буржуазией и теми, кто понимал, что от либерализации зависит будущее, была довольно далека от единства (в противном случае это означало бы разрыв со старыми и глубоко укорененными испанскими традициями). Были среди них люди с целями невысокими, высосанными из пальца, приближенные к трону Марии Кристины и ее дочки, которых стали называть умеренными («модерадос»); но попадались и более серьезные граждане, даже революционеры – то спокойные, то радикальные, ставящие себе целью устроить в стране за считаные годы такие перемены, что в случае их успеха Испанию даже родная мама бы не узнала. Эти были названы прогрессистами. А с другой стороны – и этого следовало ожидать – локтями толкались почвенники с традиционалистами – неискоренимо монархическая и фарисейская Испания. И именно там, вокруг карлистов, чей лозунг «Бог, отечество, король» (с Богом, возьмите на заметку, всегда на первом месте) и сведет их всех воедино, – сбилось все самое реакционное. Естественно, в эту партию ретроградов записалась и церковь (ну, или большая ее часть, для которой от любого либерализма и конституционализма по-прежнему разило серой). А также те, кто (в первую очередь – в Наварре, Стране Басков, Каталонии и в Арагоне) намеревался любой ценой сохранить свои фуэрос – региональные привилегии родом из Средневековья – и кто вот уже два века сопротивлялся любым унифицирующим поползновениям государства, закрывая глаза на то, что именно такого рода процессы в то время происходили в Европе. В результате разразились Карлистские войны – о чем мы поговорим в следующей главе – и целая череда столкновений, стычек и переворотов, которые терзали Испанию весь период несовершеннолетия будущей Изабеллы II, а затем и в продолжение всего ее царствования, которое тоже выдалось еще то – оторви да брось. Одной из причин всех беспорядков послужило следующее: мать ее, Мария Кристина, столкнувшись с карлистской угрозой, вынуждена была опереться на либеральных политиков. И поначалу опорой своей она выбрала самых умеренных, вследствие чего радикалы, оказавшись не у дел, устроили выяснение отношений. И пошло-поехало: политический торг и перебранки, серьезнейшие общественные волнения с поджогами церквей и повешением священнослужителей, а в 1837 году все это кончилось рождением новой конституции, которая, по сравнению с Пепой 12-го года, получилась такой пресной, что по вкусу не пришлась никому. Как бы то ни было, одним из наиболее сильных ходов, сделанных прогрессистской партией, стала «дезамортизация» Мендисабаля. Он, будучи главой правительства и набравшись смелости, устроил вот что: конфискацию государством церковной собственности, проку от которой все равно не было никому – а церкви принадлежала треть всех земель в Испании, – и продажу ее с аукциона. Так что прагматичная и предприимчивая буржуазия, как сказали бы мы сегодня, получила возможность купить церковные земли, пустить их в производство и начать с их помощью создавать общественное богатство. По крайней мере, в теории. Это, ясное дело, понравилось епископам не больше, чем горячая картофелина, засунутая под сутану, и еще сильнее разогрело ненависть к либералам со стороны самых реакционных кругов. Приблизительно таким был политический пейзаж, на фоне которого мы, испанцы, с обычным для нас энтузиазмом вновь влезли в еще одну позорную, долгую и многосерийную гражданскую войну, из которой постепенно выросла та сила, которая будет обладать наибольшим политическим весом в Испании на протяжении следующих полутора столетий, – наша славная военщина. Другими словами, армия и ее генералы.