Сказанное, однако, не означает, что кризис немедленно сказался на уровне интеллектуальной и художественной жизни Италии: подобная трактовка представляется слишком упрощенной. Наследие Возрождения было для этого слишком велико. Но все же кризис существовал, хотя проявлялся он не столько в истощении творческих сил, сколько в их беспорядочном растрачивании. Томимые творческим беспокойством, итальянские интеллектуалы не могли бездействовать. Мы присутствуем, таким образом, при процессе разрыва единства, слитности и полифонии великой культуры Возрождения.
Прежде всего это нашло отражение в географическом размежевании. Уже говорилось о «флорентизме» членов Академии делла Круска, об «амброзианском» подъеме в Милане, связанном с именами епископов Борромео, о «венецианстве» семейства Парута и Сансовино. И это далеко не единственные примеры подобного рода. Достаточно вспомнить о феномене Неаполя и историографии Анджело Ди Костанцо, которые также могут служить иллюстрацией истории развития местных культурных традиций. Во всех этих случаях речь идет об одной и той же тенденции к размежеванию и провинциализму, получившей особое развитие в XVII в. Высшим же проявлением этой тенденции стало возникновение масок отдельных городов на подмостках комедии дель арте. Вместе с тем новый провинциализм, рожденный в стенах академий и находящийся под покровительством государей-меценатов, был лишен той жизненной закваски и потенциала, которые издавна отличали полицентричную культуру Италии. Ничто так не далеко от истинного флорентийского духа, чем творчество литераторов флорентийской школы конца Чинквеченто.
Однако возникновение «местных» культур стало лишь одним из симптомов более общего процесса размежевания итальянской интеллигенции. Возможно, ни в какой другой сфере это не сказалось с такой очевидностью, как в области изобразительных искусств, столь сильно подверженной влиянию извне и воздействию локальных традиций. Что бы ни включал в себя термин «маньеризм», которым принято обозначать художественные течения и выразительные средства того исторического периода, он не в состоянии охватить все многообразие итальянского искусства в ту эпоху. Оно проявляется в различных формах: от картин на религиозные сюжеты до первых натюрмортов, от больших живописных циклов, иллюстрирующих величие того или иного монаршего дома, до миниатюрного портрета, от каменных колоссов Бартоломео Амманати[251]
и Баччо Бандинелли[252] до почти чеканных статуэток Бенвенуто Челлини[253] и Джамболоньи[254], от сурового стиля церкви Иль-Джезу Джакомо да Виньолы до грации палладианских вилл, от контрастности Тинторетто до несколько туманной рафинированности Веронезе. На самом деле во всем этом превалирует стремление к экспериментаторству, которое зачастую становится самоцелью и создает основу для пестрого веера решений. Опыты подобного рода отличает тщательная забота о деталях, из чего проистекает стремление «больших» искусств заимствовать технику и приемы у своих младших собратьев. Так, живопись часто становится декорацией (достаточно вспомнитьВ литературе также доминирует разнообразие приемов и утонченность экспериментов. В этот период доводятся до совершенства выразительные средства всех жанров. Причем на каждом из них лежит печать экспериментаторства, что также свидетельствует о приближении эпохи барокко. У неаполитанца Джамбаттисты делла Порты комедия достигает степени гротеска и по форме предвосхищает комедию дель арте. У Джамбаттисты Джирарди Чинцио, автора, у которого многое позаимствует Шекспир, трагедия тяготеет к жестокости, а новелла — к романтике и экзотике. Автобиография, как, например, знаменитое «Жизнеописание» Бенвенуто Челлини, становится приключенческим романом. Наконец, поэзия сливается с музыкой и рождает мелодраму: первым произведением этого жанра стала показанная в 1595 г. во Флоренции «Дафна»[257]
.Таким образом, перед нами богатейшая картина многообразия художественной жизни Италии второй половины XVI в. Вместе с тем она лишена тех достижений и шедевров, которые отличали эпоху Льва X. Из всех литературных произведений второй половины столетия лишь «Освобожденный Иерусалим» Торквато Тассо (1544–1595) действительно противостоял наступлению реакции и продажности эпохи. Но скольких сил стоило его автору отстраниться от своих привязанностей и наклонностей, печали и чувственности, природной эмоциональности и смирения перед лицом Контрреформации! На примере творческого пути Тассо, его тяжелой и беспокойной жизни отчетливо прослеживается процесс размежевания итальянской интеллигенции того периода.