История Италии. Том II

В середине августа 1914 г., когда немецкая армия, сдерживаемая героическим сопротивлением бельгийцев, топталась у Льежа, переговоры Италии с Антантой шли бойко. Но, когда немецкие армии вторглись во Францию, благоразумие в Италии взяло верх, и итальянский министр иностранных дел Сан-Джулиано начал избегать встреч с дипломатами Антанты. А в последних числах августа, когда немцы грозили Парижу, правительствам Антанты было и вовсе сообщено, что Италия решила соблюдать нейтралитет. Им, однако, тут же дали понять, что это решение — не окончательное и может быть пересмотрено, если обстоятельства изменятся[652] (т. е. если военное счастье окажется на их стороне). Самое выступление Италии, буде оно состоится, — было отложено итальянским правительством до весны. Держалось все это в тайне.

В октябре 1914 г. Сан-Джулиано умер. Новый министр иностранных дел, барон Сидней Соннино, считался до начала первой мировой войны сторонником Тройственного союза. Склоняясь теперь к выступлению на стороне Антанты, он считал все же необходимым предварительно выяснить: не сможет ли Италия получить у Австро-Венгрии за сохранение нейтралитета «компенсацию», которую Антанта предлагает в качестве платы за опасности и риск войны. В декабре 1914 г. он поручил своему послу в Вене вступить на эту тему в тайные переговоры с Австро-Венгрией.

Все это время Италия напряженно готовилась к войне: призывались новые возраста, производилось вооружение. В стране шла бурная и страстная полемика на тему о том, должна ли Италия вступить в войну или сохранить нейтралитет.

Эта полемика — характерная особенность предвоенных месяцев в Италии. В странах, которые вступили в войну в «первую очередь» и население которых было захвачено войной врасплох, ее не было, да и не могло быть.

Застрельщиками интервентизма, т. е. вступления Италии в войну на стороне Антанты, стали те же партии, которые в предвоенные годы требовали от итальянского правительства ориентации на Антанту, а не на Тройственный союз. Это была так называемая «демократическая левая» итальянского парламента — социал-реформисты, республиканцы и радикалы. Лидер социал-реформистов Л. Биссолати уже 2 августа писал своему другу и соратнику И. Бономи, что он начал «готовить души пролетариата к войне» и ждет от Бономи того же[653]. В первой половине августа к «демократической левой» присоединились националисты. Для этих идеологов итальянского империализма война являлась самоцелью. Она должна была, по их мнению, не только создать Италии колониальную империю и вернуть ей «славу древнего Рима», но и приглушить остроту классовых противоречий в стране. И если выступление на стороне центральных держав наталкивалось на трудности, они готовы были со всем пылом звать к выступлению на стороне Антанты.

И националисты, и партии «демократической левой» были численно невелики, а количество мест, принадлежавших им в итальянском парламенте, исчислялось единицами. Но за ними стояла сила рвущихся к военным сверхприбылям и колониальным захватам итальянских монополий; интервентисты вели шумную и активную пропаганду войны. С августа 1914 г. по конец мая 1915 г. они непрерывно устраивали милитаристские митинги, демонстрации, выступали с призывами к войне с Германией и Австро-Венгрией в итальянской печати, парламенте, на разного рода собраниях и т. п. Самую войну они рисовали при этом чем-то вроде увеселительной прогулки, а победу, которую Италия одержит над своими врагами, — молниеносной, легкой, сулящей стране невиданные прибыли и богатства.

Полного единства среди интервентистов, однако, не было. Интервентистская (или «демократическая») левая звала к войне во имя защиты западной демократии от тевтонского милитаризма. Это была, по сути, та же концепция войны, что у буржуазии стран Антанты, в частности Франции, на которую итальянские социал-реформисты, республиканцы и радикалы издавна ориентировались. В Италии к этой концепции прибавлялись еще и призывы к освобождению «угнетенных братьев», т. е. итальянцев, живущих в адриатических провинциях Австрии. Часть социал-реформистов во главе с Биссолати выдвигала также лозунг союза с южными славянами во имя совместной борьбы с габсбургским игом и звала итальянское правительство к отказу ради этого союза от претензий на Далмацию, населенную в основном южными славянами.

Националисты встречали этот призыв в штыки. Они ни от чего не хотели отказываться. К тому же призывы интервентистской левой к борьбе за «потоптанную немецкими ордами демократию» казались националистам чрезмерно левыми и чуть ли не революционными, и они противопоставляли им откровенную апологию империалистических захватов и войн. Ни мало ни заботясь о фиговых листках, они открыто заявляли, что война нужна Италии «для господства на Адриатике, увеличения своих владений на Средиземном море и на Балканах, для усиления экспансии на Ближнем Востоке и для того, чтобы стать наследницей Турции в Малой Азии»[654], а также для борьбы с революционным настроением и движением масс.