История изнутри. Мемуары британского агента.

Муравьев передал историю Юсупову, который сер дито воскликнул, что он не привык к тому, чтобы за ним шпионил его помощник, и заявил, что он не вернется в Москву, пока Климовича не уберут.

Климович остался, а Юсупов больше не возвратился Возникновение московского бунта покрыто тайной, во я всегда считал, что московский генералгубернатор достоин порицания за то, что он вначале допустил анти германскую демонстрацию, которую, очевидно, считал полезной, и не вмешался сразу, когда положение приняло опасный оборот.

Следствием этого печального события, было пригла шение от посла прибыть к нему в Петербург. Оглядыва ясь назад, на минувшие годы, мне трудно восстановить в памяти то волнение, которое охватило меня, когда я получил это послание. Вицеконсулов, даже временно исполняющих должность генерального консула, не каж дый день вызывают к послу для консультации. В течение одной тягостной минуты я взвесил, не было ли ошибоч ным в какомлибо отношении ведение мною дел или не являюсь ли я в какойлибо мере ответственным за то, что случилось. Я решил вопрос в свою пользу и укрепил свою растущую самоуверенность. Осторожности ради я посе тил Михаила Челнокова, московского городского голо ву, и моих лучших друзей в России, чтобы собрать последнюю политическую информацию. Затем, уложив свой чемодан, я отправился на вокзал, где незаменимый Александр раздобыл мне отдельное купе.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Несмотря на то что в России я пробыл три гола это было мое первое посещение С.Петербурга. Тогда же я впервые увидел сэра Джорджа Бьюкеяена*(Джордж Уильям Бьюкеяен (1854-1924) посол • Роя» . 1910 •918 гг. (Прим. ред.)). Хотя я теперь ненавижу все города, новый город всегда производит на меня впечатление. В одном отношении С.Петербург не разочаровал меня. Это действительно гораздо более кра сивый город, чем Москва, и вид — особенно зимой из английского посольства, которое занимает, или занима ло, благородное положение на реке против Петропавлов ской крепости, сказочно красив. Но даже летом, в пе риод белых ночей, С.Петербург всегда представлялся мне серым и холодным. Под его прелестной наруж ностью скрывалось унылое сердце. Никогда я не любил его так, как Москву.

Прибыв ранним утром, я отправился в старую гости ницу «Франция», тщательно привел себя в порядок, по завтракал, а затем пошел в посольство через Дворцовую площадь. Я испытывал ощущение беспокойного опасе ния, как будто мне предстояло посещение зубного врача. Как шотландец, я иногда пытаюсь помочь моему низше му, сравнительно с англичанином, существу путем при творного презрения к его интеллектуальным недостат кам. В присутствии иностранцев по самоуверенности — я лев. Хвастливое чванство американцев только увеличи вает во мне сознание моей значительности. В присутст вии русских я всегда чувствую себя «grand Seigneur// Но мягкая и скромная надменность англичанина свод меня на уровень разоблаченного глупца. Я думаю, чт это сознание своей ничтожности, которое во мне сейчг сильнее, чем когда бы то ни было, появилось с того дня, когда я впервые вошел в подъезд английского посольства.

Когда я поднимался по широкой лестнице, на верху которой посол обычно принимал своих гостей и на кото рой три года спустя несчастный Кроми должен был быть подстрелен и затоптан насмерть большевистскими сол датами, я чувствовал себя, как школьник перед учителем. Я повернул налево, и меня провели в небольшую прием ную, откуда вела дверь в коридор.

Здесь меня встретил Эвери, канцелярский служитель, замечательный человек, обладавший всем презрением ан гличанина к иностранцу, и склонность которого к брюз жанию может сравниться только с добротой его сердца. Мне дали стул и предложили обождать. По мере того как время шло, чувство предвкушаемого удовольствия сме нилось все увеличивающимся волнением. Единственный член посольства, с которым я был знаком, был военный атташе полковник Нокс. Но он отсутствовал. Посол не назначил время беседы со мной. Несомненно, все были очень заняты. Может быть, я должен был сначала позво нить, чтобы условиться о часе приема. Я стал нервничать и беспокоиться. Высшая сверхчувствительность натуры была моим несчастием в течение всей жизни. Она, и только она виновата в моей незаслуженной репутации дерзкого человека, которой я пользовался в течение моей карьеры, и которая позднее была причиной тому, что один из очень высоких чиновников Министерства ино странных дел назвал меня «наглым школьником». Ни когда эта чувствительность не делала меня в такой степе ни беспомощным, как в те бесконечные четверть часа, которые я провел в обществе Эвери.