13 июля 1702 г. оба короля сошлись на широкой равнине под Клишовом, между Варшавой и Краковом. У Августа было около двадцати четырех тысяч солдат, у Карла — менее двенадцати. Баталия началась с пушечной пальбы, и первым же залпом саксонцев был поражен в живот славный молодой герцог Голштинский, командовавший шведской кавалерией. Королю доложили о его смерти, на что он ничего не сказал, лишь на глазах у него навернулись слезы. На мгновение Карл закрыл лицо руками, потом изо всех сил пришпорил коня и кинулся во главе своих гвардейцев в самую гущу врагов.
Польский король сделал все, что можно ожидать от государя, защищающего собственную свою корону. Трижды водил он самолично войска в атаку, но сражались одни только саксонцы; поляки, стоявшие на правом фланге, бежали при самом начале баталии, одни из страха, другие по нежеланию драться. Карл XII одержал полную победу, ему досталось все: неприятельский лагерь, знамена, артиллерия, войсковая казна. Без промедления с поля сражения он сразу же пошел на Краков, преследуя бегущего польского короля.
Краковские горожане были толико отважны, что решились не отворять ворота перед победителем. Однако гарнизон не осмелился сделать ни единого выстрела, и солдат плетьми и палками погнали к цитадели, куда вместе с ними вошел и сам король. Только один артиллерийский офицер хотел было выпалить из пушки, но Карл подбежал к нему и вырвал фитиль из рук. Комендант крепости бросился в ноги королю. Три шведских полка были поставлены на квартиры к горожанам, а на сам город наложена контрибуция в сто тысяч риксталеров. Назначенный губернатором граф Стенбок, прослышав, что в гробницах королей польских спрятаны сокровища, приказал открыть оные, однако же там оказалась только золотая и серебряная церковная утварь и украшения. Часть их была изъята, одну золотую чашу Карл послал в Швецию, тоже для церкви. Сие деяние возбудило противу него польских католиков, хотя и не могло, конечно, превозмочь ужас, внушаемый шведским оружием.
Король отправился из Кракова с твердым намерением без устали преследовать Августа. Через несколько миль конь его споткнулся и сильно повредил ему бедро. Карла пришлось везти обратно в город, где он провел еще шесть недель, лежа в постели. Несчастный сей случай дал польскому королю передышку, и Август сразу же распространил по всей Польше и по Империи известие о смерти шведского короля. Ложная сия новость повергла на некоторое время все умы в изумление и замешательство. Воспользовавшись сим благоприятным, хотя и весьма краткосрочным обстоятельством, Август собрал сначала в Мариенбурге, а затем в Люблине чины Королевства, уже созванные прежде того в Сандомире. Съехалось множество депутатов, лишь немногие воеводства отказались прислать своих представителей. Король возвратил на свою сторону почти всех, благодаря щедрости, обещаниям и обходительности, каковая нужна абсолютным монархам для того, чтобы заслужить любовь, а для государей избираемых — для сохранения трона. Хотя Сейм вскоре и уведомился касательно ложности известия о смерти Карла, однако умы уже пришли в движение, и все депутаты поклялись сохранять верность королю Августу. Вот сколь переменчивы настроения великих собраний! На люблинский Сейм прибыл и сам кардинал-примас, изображавший преданность Августу. Он целовал ему руку и вместе со всеми принес
Однако, пока длились все сии совещания, исцелившийся от своей раны Карл уже сметал перед собой все препоны. Ничуть не поколебавшись в решении принудить самих поляков низложить короля Августа, он интригами и через посредство кардинала-примаса собрал в Варшаве другой Сейм в противовес люблинскому. Генералы убеждали его, что при таком обороте дел могут воспоследовать лишь промедления и оттяжки, а тем временем московиты в Ливонии и Ингрии с каждым днем все более усиливаются, и частые стычки в сих провинциях между русскими и шведами отнюдь не всегда происходят к авантажу сих последних, по каковой причине уже в ближайшее время может возникнуть настоятельная необходимость в его там присутствии. Но непоколебимость намерений Карла могла сравниться лишь с горячностью его действий, и он отвечал на все сии представления так: «Пусть мне придется пробыть здесь хоть пятьдесят лет, я никуда не уйду, пока не свергну польского короля».