История казни

Она не могла примириться с тем, чтобы её дети посещали школу, которой, по сути, руководил Дураков. Председатель, подряжавшийся сидеть на уроках, поучать учителя Белоногова, то и дело безапелляционно обрывая его: «Вот когда я жил в Питере, то... мы, ёт твою за ногу, не так...» Дарья сама занималась с мальчиками, читала книжки и учила грамоте и математике. Обычно в такие минуты к ним подсаживалась повитуха Маруся, ласково глядя слезившимися глазами на мальчишек, тихонечко вздыхала и каялась, что напрасно уехала из Сибири. Принимаясь за очередные носочки для ребят, она каждый раз крестилась, приговаривая: «Бог, детки мои, всё видит. Ибо Царствие Небесное ждёт нас. Христос умер за нас, за грехи наши». Зимою, когда прикрученная старая лампа чадила и то и дело исходила искорками, а небольшой сноп искр поднимался от фитиля с лёгким потрескиванием по стеклу, старик снимал стекло, вытирал его и твердил одно: самое главное для детей — учиться.

Дарья старалась как могла, припоминая все свои давнишние знания, институт благородных девиц, и ей казалось, что знаний её вполне достаточно. Ещё ей приходилось справляться одной по дому, так как Анна Николаевна зимою постоянно болела и до весны, охая и причитая, обвязав спину шерстяным платком, со страдальческим выражением лица просила лишь чая, не ела, не пила и бог весть чем жила. Старик Кобыло не сидел сложа руки, стараясь доказать, что не ошибся, перебравшись из Сибири в свою деревню, но по всему было видно, что в своей ошибке ему просто стыдно или неловко было признаться. В феврале кончились дрова. В ближних рощицах рубить деревья категорически запретили на общем собрании колхозников, так что каждому приходилось искать другие пути добывания дров. И мужики по ночам ходили рубить деревья в рощу, потому как другого выхода не имелось. В городе, громадой нависавшем над деревней, покупать дровишки деревенскому мужику было не с руки.

В одну из ночей собрался и старик Кобыло, Дарья увязалась за ним, считая, что тестю одному не справиться. Когда стемнело, они, прихватив топоры, обвязавшись верёвками, несмотря на метель, направились в рощу. Идти надо было километра три, не меньше. Старик Кобыло прекрасно ориентировался, мог с завязанными глазами обойти всё в округе, найти каждое поле, луг, дерево. Недалеко от рощи они остановились отдышаться, оглядеться. Свистела метель; лишь изредка на востоке белело небо; вот-вот должна появиться луна, расходились клубящиеся чёрной пеной облака, но и этого оказывалось достаточно, чтобы определиться на снежном просёлке, увидеть тени изб своей деревни. В этот самый момент слух становился особенно обострённым: лишь вой ветра да бесконечная песня снежинок по морозному снегу — вот и всё.

— Тихо, — предупредил старик Кобыло и присел на корточки, прислушиваясь, поворачивая голову то в одну сторону, то в другую. — Кажется, воет!

Сквозь густой шум мчащейся в южные степи метели Дарья уловила тонким переливом доносившийся вой, — то выл волк. Он смолкал, как только проглядывало белёсое пятно в стороне луны; но лишь оно пропадало, волк тут же начинал выть.

— Очень странно, что он воет... Обычно, милая моя Дарьюша, волки в феврале помалкивают. То ли чует собаку и желает покуситься на неё, то ли что другое, — проговорил он, направляясь к берёзовой роще. — Но нам-то каково знать, по какой причине воет? Его заботы — его дела, а нам — наши.

— Да, — выдохнула Дарья, но с какой-то внутренней дрожью ощутила страх. Она ещё ни о чём таком не успела подумать, как увидела впереди чёрные тени деревьев, услышала стук топора Кобыло и обо всём забыла. Они соорудили две прекрасные связки, уложили на сани, прикрыли сверху ветками и заспешили обратно. Всё это время Дарьей правил страх. Он то приходил к ней, то словно отпускал, будто играл с нею. Недалеко от Липок Дарья неожиданно увидела впереди себя метнувшуюся тень. Сердце её разом оборвалось, как в тот страшный день, когда она своим тогда ещё юным сердцем, не изведавшим жизни, поняла, что находится в плену. У неё даже ноги в коленях подогнулись, и она присела. Старик Кобыло тащил свои санки с завидным упорством и не заметил отставшую сношеньку.

Дарья никогда впоследствии не могла объяснить: как она могла не подумать о том, что мелькнувшая тень — волк. Она посидела так минут пять, вот уж старик пропал в густой пелене метели. Никого вокруг, лишь одна она, всегда боявшаяся одиночества и всю свою жизнь считавшая его не чем иным, как мучительной и медленной казнью человека. Имея сильное воображение, Дарья тут же представила, как заблудится, как её будут искать и сколько хлопот доставит она своим родным и близким. Уже наяву в её ушах раздавались ревущие голоса сыновей, особенно прорывался в её слух тоненький голосок плачущего Ванечки, проснувшегося и не нашедшего рядом своей мамы.