История казни

Великолепно прогарцевал Краснобобылев на изумительном, откормленном жеребце. Его глаза, сверкали сухим блеском, ноздри раздувались от предчувствия сражения. В теле он ощущал лёгкий озноб. Командир сжал свои красивые, насыщенные кровью губы и взмахнул рукой. Тот же час по скирде резанули два (из шести) пулемёта. Скирда мгновенно вспыхнула бледным пламенем. Гул прокатился по войскам, скакавшим впрыть по всему полю, словно победа была уже недалеко.

Никогда ещё местные жители глубинной России не видели такого количества военных.

Командир подал знак всадникам, и конная лава, замкнув кольцо, соединила крылья, как упавшая на стервятника хищная птица. Вторая лава конницы растеклась по полю, забирая ближе к лесу и стараясь взять его в кольцо.

— Выхо-одь! — крикнул скирде Краснобобылев, и за ним повторил команду председатель, осадивший своего коня рядом с командиром. — Именем советской власти! Приказываю! Контра и поганая белая сволочь! Выходь! В противном случае открываем беспощадный пулемётный огонь на поражение! Именем! Именем советской...

Только теперь Иван Кобыло сообразил, что причиной подмеченных им манёвров являлся он. Он наблюдал передвижение войск, слышал команды, видел скачущих всадников, но не предполагал, что столько войск стянуто на это грязное убогое поле с единственной целью — поймать одного человека. И этот человек — он, Кобыло. Он понимал: сопротивляться или пытаться скрыться — бессмысленно. Можно сгореть в огне. Но в таком случае придётся навсегда отказаться увидеть снова милую жену и детишек. Он не мог так поступить.

Кобыло поднялся во весь рост, возвышаясь над охваченной огнём и дымом скирдой, как призрак. Раздвинув солому, Иван вышел, сжимая в руках мешок с намолоченным ячменём.

— Брось оружие! — скомандовал командир Краснобобылев. Ему вторил председатель визгливым и дрожавшим голосом. Дураков никогда не видел Кобыло, и он поразил его своим богатырским видом. Никогда он не встречал такого сильного и огромного человека.

Растерянно улыбаясь, Кобыло поднял над головой мешок с зерном, показывая всем атакующим войскам, в том числе и командиру, что у него единственное оружие, если можно это считать таковым, — мешок с ячменём.

Волнами вокруг него клубился дым, огонь пожирал солому с яростью неукротимой.

— Брось! — заорал председатель и крикнул псам: — Фас!!!

Псы бросились на Кобыло. Иван махнул мешком, отбился от одного, другого поддел ногой с такой силой, что тот улетел в огонь и там дико завизжал от боли. Этого момента со страстью ожидал Дураков. Он с места, как делал всегда, прижав шенкелями коня, отпустил узду, и конь его прыгнул с места, рассекая воздух ноздрями и дрожа от бушевавшего огня. На глазах у всех Дураков выхватил наган и с трёх метров всадил в богатыря одну пулю за другой со словами:

— Смерть контре! За вождя Сталина!

Кобыло пошатнулся, глянул на Дуракова и, почувствовав, как закружилась голова, упал на мешок. Вторая пуля попала ему прямо в сердце, от неё он и задохнулся. Он хотел вдохнуть грудью, перевернулся на спину, раскинув руки, судорожно хватая ртом смрадный, горячий вблизи скирды воздух. В его глазах красным маревом качались солнце и человек на коне с наганом. Он всё видел, но только не понимал до конца происходящее. И недоумённая улыбка застыла на его растерянном лице, когда он понял, что умирает.

— Даша, — зашептал он сочившимися кровью губами. — Дашенька, Дашенька, как ты там? Дашенька, Дашеньк... Дашень...

Он ещё показывал куда-то рукой, но уже был мёртв.

* * *

Дарья в эти минуты находилась на чердаке и из крошечного окошка наблюдала за происходившим. Её мелко-мелко трясло. Она еле держалась на ногах, ничем не в состоянии помочь. Когда Ивана, уже бездыханного, погрузили на повозку, — кавалеристы взяли его за руки, за ноги и, раскачав тяжёлое тело, забросили на телегу, — Дарья с трудом спустилась с чердака. Чёрный свет застилал глаза. Она знала каждое слово мужа, сказанное возле скирды, хотя не могла из-за дальности слышать. Голос Ивана звенел в ушах. Дарья теперь понимала своим разрывающимся сердцем его чувства, мысли об обречённости в этой жизни. Каждая клетка её тела дрожала, и она не могла ни на чём сосредоточиться, лишь слышала его голос, его запах. Дарья села на пол, поглощённая, оглушённая больными мыслями.

В эти минуты повитуха выбрела за околицу. Завидев мёртвого Кобыло на повозке, запряжённой двумя меринами с подвязанными хвостами, подсеменила к командиру, которого определила сразу, и еле слышным голосом попросила:

— Я те прошу по-христиански, командир, ты отдай тело детям и его наречённой жене. Меня прозвали шептальницей, я такая и есть. Богом прошу тебя, отдай тело детям, а значит, Христу нашему Иисусу.

Командир Краснобобылев в этот момент выговаривал что-то сердито Дуракову. И он ничего не слышал из сказанного старухой, полагая, что к нему обращается одна из многих нищих, которые тысячами бродят по дорогам и весям. Тогда повитуха ухватилась за стремя командира.