История казни

Дарья стояла у окна и не слушала разговор. В ушах ещё слышался этот гнусненький намёк чекиста. Она чувствовала его взгляд, который говорил больше, нежели слова: как он с вызывающей оскорбительностью оглядывал её, стоило лишь повернуться к ребёнку. И поэтому появление Ивана Кобыло было для неё спасением, за что Дарья почувствовала к нему искреннюю благодарность.

X

С той самой минуты чекист возненавидел молодого верзилу с огромными руками, независимым взглядом больших синих глаз, с жёсткой складкой полных губ, и по достоинству оценил желание соперника посмеяться над его тщедушным телом и неказистым невыразительным лицом. С хмурой сосредоточенностью и с брезгливенькой улыбочкой он прошёлся по горнице, не поднимая больше взгляда на обнажённые руки Дарьи, чувствуя, как отхлынула волна проклятых переживаний мужской утробы, опять присел на стул и сказал решительным голосом:

— Всем выйтить из дому, остаться тебе, — ткнул пальцем на Кобыло, определяя лёгким привычным движением обычность процедурного допроса. Настасья Ивановна, кивая головой, прижимая к себе Петюнечку, как спасительную лодку, заспешила к выходу. Дарья стояла, не шевельнувшись, у окна, будто не слышала слов чекиста. Он же не собирался повторять: свои слова он в высшей степени ценил, а любое неподчинение воспринимал как проявление враждебности, что приводило его в ярость, вызывая лёгкое помутнение разума. Чекист кинул глаз на Кобыло, тот молчал. Мол, чужой дом есть чужой дом и вмешиваться не имеет смысла. Иван чувствовал сейчас, как никогда, её душевное состояние. Сейчас Дарья виделась ему в высшей степени достойной, той, любовь к которой может быть сильнее самой жизни.

Чекист сидел и молча ждал; взгляд его всё темнел, несмотря на серость подслеповатых глаз и на жестокий прищур в обрамлении рыжеватых ресниц.

Так продолжалось, наверное, с полчаса. Кобыло всем своим видом выражал готовность говорить с чекистом, сидевшим неподвижно в начальственной оцепенелости, ожидая исполнения своего приказания.

— Я сказал, — наконец произнёс Лузин, почти не раскрывая рта.

— Я из дома своего не выйду, — сказала Дарья просто, как отрезала, повернувшись к Кобыло, и он заметил, как в уголках её больших тёмных глаз, будто взмахнув крыльями, отразился некий укор, значения которого Иван не знал. Но который так его поразил, что он тут же засуетился и попросил Лузина поговорить в его доме, что напротив. Чекист молча, презирая всё человечество вместе с этой женщиной, о которой думал теперь только с ненавистью, поднял своё худенькое тельце в шинели, несмотря на отчаянную жару, и тут же вышел вон, направляясь к соседнему дому. За ним неторопливой походочкой правил Кобыло, затем осторожненько обогнал чекиста, отворил новую, тесовую, резную калитку, пропустил того во двор, оглянувшись на стоявший автомобиль, в котором спал с пистолетом на боку и чёрной молнией в глазу водитель. Иван, полюбовавшись своим домом, который любил за прочность, за резьбу, обрамлявшую его по периметру, за чудо-конёк, им же выточенный из кедрача, за чистоту, за славный колодезный сруб с воротом необыкновенной прочности, провёл Лузина в дом и достал из-под стола миску малосольных огурцов. Чекист тем временем думал о своей силе, могущей сокрушить не только наглую женщину с ребёнком, но и всё село под названием Кутузовка, о том, что ещё придётся отомстить той дуре за неспособность понимать желания мужчин. Ведь сколько он помнит, стоило только намекнуть, как тут же баба прогоняла всех родичей, раздевалась и целовала его холодное, пупырчатое, худющее тело с впалым животом, на котором красовалась отметина от разрыва шрапнели, которую он показывал лично тов. Тухачевскому, разгромившему с пятой армией Колчака.

— Скажи, кто женщина? — сухо спросил чекист, принимаясь всё же за огурцы. — Кто она? Что она? Цель её присутствия в полном смысле? Понял, ге? Ты революционный призрак видел? Не видел? Ради революции я могу убить всех! — припугнул слегка чекист хозяина, надеясь на быстрый успех.

Иван Кобыло всё ещё видел тот взгляд Дарьи — открытые широко глаза, распахнутые с необыкновенной доверчивостью, и в них стоял немой укор: что ж вы делаете? Кобыло молча пододвинул чекисту миску с огурцами, сел напротив, но видел перед собой опять-таки не нахмуренное лицо чекиста, а взгляд Дарьи. Он слышал слова незапятнанного чекиста, но не мог понять, о чём они. Стоило ему повести глазами по своим просторным комнатам, с такой любовью отделанным им тоненькой сосновой дощечкой, великолепному полу, оглядеть всё, что он так любил, собираясь уехать в Липки под Саратов, как ясно понимал, что уехать из этих великолепных хором, украшенных им самим, сооружённых на свой лад и вкус, где каждая дощечка облюбована, выбрана, выстругана, у него нет сил.

— Я хотел узнать о той молодой женщине, — поднял глаза на Кобыло чекист и осторожно откусил огурец, засоленный по всем правилам — с перцем, укропом, смородиновым листом. — Кто она?

— Дарья.

— Так, ге! Так, это я знаю, но в смысле я хочу сказать, не надо углов строить, революционный призыв как воспринимаешь?