История Хэйкэ

Вскоре после этого, в ноябре, Киёмори вернулся к службе во дворце. Но несколькими днями раньше у калитки для слуг появился посетитель и слезно попросил перекинуться с господином парой слов.

– У меня нет права просить владетеля Аки о встрече, но…

Оружейник Осимаро прошел в дом. Свою и так горбатую спину он согнул еще сильнее и отказывался поднимать глаза.

– Мой господин, прошу вас, забудьте о моих поспешных словах, произнесенных в тот день; простите своенравие глупого старого ремесленника… – Струйки пота стекали по морщинистому лбу старика.

– А из-за чего ты сейчас беспокоишься, добрый человек? – улыбаясь, спросил Киёмори, заинтересовавшийся причиной визита.

– В порыве несдержанности я бросил в вас котелком с клеем, господин, и поносил вас, но я услышал, как один из ваших слуг рассказывал о вашем неудачном походе на охоту в тот день, и меня охватил стыд, когда я узнал, как вы поступили из сострадания к обычным животным. Как старший мастер по изготовлению доспехов, я прошу вас, разрешите сделать вам новые доспехи. Воин должен быть силен не только в стрельбе из лука, его сердце, как ваше, должно быть переполнено жалостью ко всем живым существам. Тот, кто делает доспехи для такого воина, не может не вложить в них свои сердце и душу. По правде говоря, господин, сегодня я принес доспехи, которые вы заказывали. Не желаете ли взглянуть на них и принять от меня в подарок?

От былой снисходительности Осимаро не осталось и следа, он ни словом не превозносил свою ручную работу. Восхищенное выражение лица Киёмори, по-видимому, достаточно вознаградило его за труд, и вскоре он заковылял прочь.

Киёмори согревало вновь обретенное чувство свободы. Как-то вечером, вернувшись домой, он зашел в комнату жены и обнаружил там лютню, которую раньше никогда не видел. Токико объяснила, что лютню подарила госпожа Кии, передав ее с одним монахом. Продолжая, она рассказала, что монах задержался на некоторое время поговорить и несколько раз поздравлял ее с таким прекрасным мужем. Токико протестовала, как с улыбкой рассказывала она, но, любопытствуя о причинах такого восхваления владетеля Аки, женщина вынудила посланца госпожи Кии рассказывать дальше и открыла, что оружейник Осимаро повсюду рассказывал историю о Киёмори и лисах. Наконец история эта достигла ушей Синдзэя. Тронутый рассказом о сострадании Киёмори, Синдзэй достал дорогую ему лютню, принадлежавшую его матери, и попросил своего друга-монаха передать ее Киёмори в знак своего расположения. Монах сказал Токико, что те лисы были посланцами богини милосердия и любви, а пощадивший их Киёмори достоин всяческих похвал. Синдзэй, добавил монах, также выразил свою веру в богиню владетеля Аки. После этого сумбурного разговора монах ушел, благословив напоследок хозяйку дома и ее мужа.

Киёмори взял лютню и несколько раз перевернул у себя на коленях, рассматривая ее.

– Очень хорошая лютня, – наконец заметил он.

Лютню украшали рисунки диких цветов, выполненные золотым лаком, и поэма Синдзэя, посвященная умершей матери и записанная сложным узором.

– Токико, ты играешь на ней?

– Я уверена, что Токитада более искусный музыкант.

– Вот как… Не знал, что у Токитады имеются такие таланты. Ну тогда разреши мне сыграть для тебя. Из-за моих грубых манер ты можешь не поверить в это, но, когда мне было только восемь лет, я принимал участие в священных представлениях в Гионе с пением и танцами. Моя мать, госпожа из Гиона, любила такие эффектные постановки.

Сказав это, Киёмори почувствовал резкий укол в сердце. Где-то она теперь, его мать, эта лиса-женщина, которую нельзя было даже сравнивать с той благородной лисицей? Хоть бы она была жива и невредима. Конечно, мать уже не так красива – теперь ей далеко за сорок. Где она теперь? Не причинил ли ей боль какой-нибудь мужчина, не бросил ли где-нибудь на краю света? Киёмори не мог подобрать нужных слов для объяснения чувств, хлынувших из неизвестных глубин души и, казалось, охвативших его целиком. Сердце его болело. И чтобы унять боль, он прижал лютню к себе и тихонько запел, перебирая пальцами четыре струны и извлекая звенящие каскады звуков.

– Но что это за мотив? – смеясь, спросила Токико.

– О, ты не можешь его узнать. Это… это «Песня простого смертного» из Манъёсю, – шутливо-торжественно объявил он, хотя ресницы его при этом влажно блестели.

Глава 12. Мертвые свидетельствуют

Фудзивара Цунэмунэ, придворный третьего ранга, хотя и принадлежал к знати, но бездельником не был, поскольку общество, в котором он вращался, являлось не только сосредоточением политической жизни, но и интеллектуальным центром того времени, и, общаясь с придворными, этот молодой человек будто собирал в себе все зримые достоинства блистательной аристократии. Чистоплотный и элегантный внешне, как, впрочем, в манерах и обращении, Цунэмунэ обладал вкусами ученого и много читал классических авторов; искусный сочинитель стихов, умелый игрок в аристократическую игру в мяч и талантливый музыкант; но лучше всего он разбирался в переменчивых течениях жизни дворца.