История Хоперского полка Кубанского казачьего войска 1696–1896 гг.

Прерывая на время свой отход, на упреки генерала Деникина «в дезертирстве» кубанских казаков, а значит, и офицеров, которых в полках, на фронте, было также очень мало, повторю его описание «о тыле Армии».

«Развал так называемого «тыла» – понятие, обнимающее, в сущности, народ, общество, все невоюющее население, – становился поистине грозным.

Чувство долга в отношении отправления государственных повинностей проявлялось очень слабо. В частности, дезертирство приняло широкое, повальное распространение. Если много было зеленых в плавнях Кубани, в лесах Черноморья, то не меньше «зеленых» – в пиджаках и френчах – наполняло улицы, собрания, кабаки городов и даже правительственные учреждения. Изворотливость, беспринципность, легкое покровительственное отношение общественности к уклоняющимся, кумовство служили им надежным щитом. Спекуляция достигла размеров необычайных, захватывая в свой порочный круг людей самых разнообразных кругов, партий и профессий – кооператора, социал-демократа, офицера, даму общества, художника и лидера политической организации. Казнокрадство, хищения, взяточничество стали явлением обычным; целые корпорации страдали этим недугом.

Традиция беззакония пронизывала народную жизнь, вызывая появление множества авантюристов, самозванцев – крупных и мелких. В городах шел разврат, разгул, пьянство и кутежи, в которые очертя голову бросалось и офицерство, приезжающее с фронта.

Шел пир во время чумы, возбуждая злобу или отвращение в сторонних зрителях, придавленных нуждой».

После такой аттестации тыла армии самим главнокомандующим упрек им в дезертирстве кубанских казаков, своими конными корпусами входивших с жестокими боями даже в Саратовскую губернию, взявшими Воронеж, есть не основательный, как и оскорбительный. В разгулах, в казнокрадстве, в спекуляции фронтовое кубанское казачество, до своих кубанских генералов, безусловно не участвовало.

Отход дивизии по Кубани

Дивизия в станице Кущевской. Она переполнена тыловыми войсками, обозами, бесчисленными беженцами. Невообразимая грязь кубанского чернозема на улицах. Она буквально по колена лошади. Станица большая и богатая…

Переночевали. Дивизии приказано перейти в станицу Шкуринскую. Идем. Кругом равнинное снежное поле. Тишина…

Дивизию почему-то перебросили дальше на запад, в станицу Конеловскую. Здесь были тыловые части и обозы корпуса генерала Кутепова…

На следующий день дивизия двигается в станицу Павловскую. Проходим небольшую Атаманскую станицу и вышли за околицу. Влево от нас, в стороне, идет казак в черкеске. Он остановился, взял винтовку к плечу и выстрелил в сторону станицы. Это меня возмутило. Нажав коленями на тебеньки седла, вихрем подскочил к нему и крикнул:

– Ты почему стреляешь – такой-сякой?

Казак повернулся ко мне лицом, спокойно посмотрел на меня и отвечает:

– Эх, господин полковник! все пропало! пропала и моя Атаманская станица! вот я и стреляю с горя, уходя из нее… я сам урядник… и ежели хотите – нате мою винтовку. А я выстрелил от горя… Простите меня, господин полковник!.. – добавляет он и, сняв папаху с коротко остриженной головы, поклонился мне, как бы еще больше желая показать этим, какое у него горе.

Он был выпивши. Я его понял.

– А куда же ты идешь? – желая успокоить его, спрашиваю.

– Да иду туда, куда и все… а там… што будет… – тихо ответил он.

– Ну, иди с Богом… только не стреляй больше… ты понимаешь – можешь кого-нибудь убить случайно… и тогда что? – утешаю его.

– Да я в воздух стрелял, господин полковник! што я, маленький… не понимаю! – как бы уже обиженно закончил он.

В станице Павловской

Дивизия идет вдоль полотна железной дороги в Павловскую. Станица там очень богатая. Квартирьеры отвели мне большой кирпичный дом. Он полутораэтажный, высокий. Двор окружен непроницаемым забором с растворчатыми воротами и массивной калиткой. Через них не видно, что делается во дворе. Во дворе же большой дощатый амбар, какие-то сараи. Двор небольшой, но все в нем капитальной постройки, все чистое, нарядное, почти городское. Это меня удивило. Хозяин, видимо, не простой землероб. Поднявшись наверх, в передней меня встретил плотный телом казак, лет пятидесяти, в бешмете и с запорожскими усами.

Очень почтительно, совершенно без воинской натянутости, он встретил меня, назвав «господин офицер», провел в залу, просил располагаться и немедленно же удалился в следующую комнату, очень чистую кухню, где хозяюшка что-то уже стряпала для меня и полкового адъютанта.

Зала – совсем городская, но на стене много казачьих снимков, к которым я и обратился. На одном из них группа станичных атаманов в парадной форме Кубанского войска и с насеками в руках. Среди них я узнал и своего хозяина дома. «Вон он кто! – поэтому так и независим», – решил я…

Он не верил в возможность победы нашей над большевиками, а следовательно, считал бесполезным продолжать войну против них. Услышав столь странное и страшное его определение, я с волнением спрашиваю его:

– А что же делать дальше тогда?..