История Христианской Церкви. Том III. Никейское и посленикейское христианство От Константина Великого до Григория Великого 311 — 590 г. по Р. Х.

Августин, чей взор был обращен к небесам, с пером в левой руке и пылающим сердцем в правой (так его обычно изображали), — гений философии и богословия высшего порядка, возвышается как пирамида над своим веком и с этой высоты смотрит на последующие века. Ум его был необыкновенно плодотворным и глубоким, смелым и ищущим, но что еще лучше, сердце его было исполнено христианской любви и смирения. Он по праву стоит рядом с величайшими философами древности и современности. Мы встречаем его на широких дорогах и на узких тропинках, в ослепительных альпийских высотах и в зияющих безднах человеческих размышлений — везде, куда только ни ступали до или после него мыслители и философы. Как богослов, он — facile princeps,его не удалось превзойти ни одному другому отцу церкви, ни схоласту, ни реформатору. С царственной щедростью он разбрасывал на своем пути идеи, которые дали мощные всходы в других странах и в более поздние времена. В нем творческая сила Тертуллиана сочеталась с церковным духом Киприана, а умозрительный интеллект Греческой церкви — с практическим тактом Латинской. Он был христианским философом и философским богословом во всей полноте этого понятия. Для него было потребностью и наслаждением вновь и вновь сражаться с труднейшими теоретическими проблемами, постигать до самой глубины Божье откровение в вопросах веры [2163]. Он всегда утверждал, что вера предшествует разуму: fides praecedit intellection,и при этом ссылался, подобно богословам до него, на широко известный отрывок из Ис. 7:9 (в LXX): «Nisi credidentis, non intelligetis».Но для него сама вера была деянием рассудка, а значит, существовала и нерушимая взаимосвязь между верой и знанием [2164]. Он постоянно смотрел глубже поверхности, на скрытые мотивы действий и проявления всеобщих законов в разных событиях. В нем метафизик соседствует с верующим христианином. Его meditatioочень легко вытекает из oratio,a oratio— из meditatio.Глубина мысли сопровождалась у него ясностью и остротой. Он был чрезвычайно умелым и успешным диалектиком, неистощимым в доводах и ответах на возражения оппонентов.

Он обогатил латинскую литературу множеством прекрасных, оригинальных и емких высказываний больше, чем любой другой классический автор или учитель церкви [2165].

Он оказал творческое и решающее влияние на формирование почти всех учений церкви, одни из них доведя до завершенной формы, другие начав развивать. Центр его системы — свободная искупительная благодать Бога во Христе, действующая через реальную, историческую церковь. Он придерживается евангельского, или Павловского, духа в своем учении о грехе и благодати, но католического (то есть древнекатолического, а не римско–католического) — в своем учении о церкви. Павловский элемент в основном проявляется в пелагианских спорах, а церковно–католический — в донатистских, но один влияет на другой, и наоборот.

Доктор Баур неправ, когда называет свободуфундаментальной идеей августинианской системы (это гораздо больше подходит системе пелагианской) и основывает на этом взгляде искреннее, но лишь наполовину истинное сравнение между Августином и Оригеном. «Нет учителя в церкви древнего периода, — говорит он [2166], — который по интеллекту, величию и последовательности взглядов мог бы быть более справедливо поставлен рядом с Оригеном, чем Августин; ни один, при всей разнице в характере и образе мыслей, так не походит на него. Оба возвышаются высоко над своим временем, и наиболее явно это видно из того, что только они из всех богословов первых шести веков стали творцами индивидуальных систем, проистекающих из определенной идеи и полностью доведенных до конца; этот факт виден также из того, насколько одна система похожа на другую. Обе системы основаны на идее свободы;в обеих есть специфическое деяние, которым определяется все течение человеческой жизни; в обеих это деяние лежит вне временного сознания личности, с той только разницей, что в одной системе это деяние принадлежит каждой из отдельных личностей, хотя и выпадает из их земной жизни и сознания, в другой же Оно лежит в сфере временной истории человека, но представляет собой деяние всего одной личности. Если в системе Оригена отталкивает в первую очередь сама идея предсуществования и грехопадения душ, которая кажется применением языческих идей к христианской вере, то в системе Августина используется пересечение индивидуальной жизни и сознания для объяснения, как прошлое деяние могло повлиять на текущее греховное состояние человека, и при этом языческий платонический взгляд заменяется взглядом из Ветхого Завета… По сути, систему Августина от системы Оригена отличает лишь следующее: грехопадение Адама заменяется предвременным грехопадением душ, и то, что у Оригена все еще носит языческий характер, у Августина приобретает чисто ветхозаветный вид».