История Киева. Киев капиталистический

А тогда быть революционером считалось модным и престижным. Жандармский полковник Новицкий, забирая всех присутствующих на собраниях, резонно считал, что непричастных просто не было. И ничего, что из взятых 100 человек 90 выпускалось на свободу – главное, чтобы жандармов боялись, а тюрьмы пусть будут переполнены. В постоянно достраиваемой Лукьяновской тюрьме мест было достаточно, но надзирателей не хватало, поэтому заключенные шатались по камерам, которые не запирались. В это время в Лукьяновской тюрьме произошла встреча двух ведущих лидеров Октябрьского переворота – А. В. Луначарского и М. С. Урицкого. Последний зарекомендовал себя так, что вершил дела тюрьмы он, а не ее начальник. Луначарский до этого отсидел в знаменитой Таганке, поэтому мечтал немного отоспаться, а тут – постоянные политические споры. Пришлось даже жаловаться тюремному надзирателю, чтобы его приговорили к одиночному заключению, и он не должен был жить в постоянном гаме общей камеры! Но что требовать от интеллигентного Анатолия Васильевича: чтобы знать в совершенстве шесть языков, их надо было где-то учить. А тюрьма стала университетом для большевиков.

Уголовники сидели отдельно, но и они пользовались теми послаблениями, которых добивались политические, а те иногда по численности, а чаще и по влиянию, в тюрьме преобладали.

При Новицком решили для показательного суда в Киеве собрать всех нелегальных распространителей газеты «Искра», из которой потом «разгорелось пламя». Вот тут и произошла история, прославившая тюрьму на весь мир. 31 августа 1902 года был организован побег 10-и искровцев. Так как среди них были знаменитые большевики Николай Бауман, Макс Литвинов, Иосиф Пятницкий, то об этом достаточно написано. Им с воли передали кошку (крючок), а в цветах – веревочную лестницу. К акции искровцы готовились не скрываясь. Вели себя вызывающе, гоняли в футбол жестянкой, играли в «слона», становясь во что-то наподобие пирамиды. И вот в назначенный день закинули лестницу, построили «слона» и оказались за тюремной стеной. На грохот в тюрьме надзиратели не обратили внимания, а часового один из заключенных держал в своих крепких руках.

О Пятницком и Баумане написано немало, но о М. М. Литвинове (Макс Волоха) материалы скудны. А жаль, очень уж колоритная фигура, как в революционной борьбе, так и в международной политике. Его, члена КПСС с 1898 года, невероятно боялись. Сначала жандармы, а потом дипломаты. Он любил сталкивать их лбами: первых – физически, а вторых – фигурально. Максим Максимович в тяжелейших 1941–1946 годах – заместитель наркома иностранных дел и одновременно посол СССР в США. Многие считают, что вступление этой державы в антигитлеровскую коалицию – его непосредственная заслуга.

В арестном доме после позорного для администрации побега дисциплина усилилась. Иногда происходили издевательства над заключенными. Так, 26 обитателей Киевской губернской тюрьмы 31 марта 1902 года направили генерал-губернатору письмо. В нем сообщалось об издевательствах над ними полицейских. «Арестованного приводят под стражей на ночь в участок, заводят в секретную комнату, накладывают на жертву железный обруч и резиновой плетью предают пыткам давно исчезнувшей цивилизации. Человек готов отдать и подтвердить все, и невинного страдальца не устрашает будущая каторга или тюрьма – лишь бы избавиться от пыток. Весь материал, необходимый для протокола, получался от пыток, избиений, выбиванием зубов. Из заключенных в Киевской тюрьме, числом около 2000, не найдется более 200–300 человек, отбывающих наказание по действительной вине своей. Что касается других, то они жертвы кулачных наказаний», – писали оттуда Л. Мурашко, И. Котвицкий.

А. В. Луначарский. Открытка нач. ХХ в.

Большую известность приобрел труд возглавляющего киевскую адвокатуру А. С. Гольденвейзера «Преступление – как наказание и наказание – как преступление», написанное в 1908 году под впечатлением романа «Воскресенье» Л. Н. Толстого. Сын Александра Соломоновича перевел этот роман на английский язык. Лев Николаевич в письме к нему заметил: «… не могу не сказать, что этюд Вашего отца с большой силой и яркостью освещает дорогие мне мысли о неразумности и безнравственности того странного учреждения, которое называется судом».