История Киева. Киев советский. Том 2 (1945—1991)

В Киеве Носовы поселились на Глубочицкой. Киевский дом в мечтах был далек от реальности. Но тем замечательнее писатель по своим детским грезам описывает городскую архитектуру начала ХХ века: «Я часто пытался представить себе нашу будущую киевскую квартиру. Мне почему-то казалось, что мы поселимся в большом пятиэтажном доме с балконами, с затейливыми лепными украшениями на стенах, с какими-то чудесными замысловатыми статуями у подъезда или над подъездом (иной раз и не поймешь, что или кого такая статуя изображала: ангела или демона, «Размышление» или «Задумчивость» или еще какую-нибудь аллегорию). Я часто видел такие дома, когда ездил с отцом и матерью в Киев, а потом вспоминал о них, как о каком-то чудесном видении. И не было у меня мечты прекраснее в те времена, чем мечта навсегда поселиться в Киеве, где такие замечательные парки, бульвары и скверы, с красивыми оградами и аккуратно подстриженными кустами и деревьями, где дома – словно сказочные дворцы, а по улицам движутся толпы прохожих, скачут во всю прыть рысаки, звенят трамваи, проносятся автомобили, оглашая воздух трубными звуками сигнальных рожков. Правда, автомобилей было тогда, как говорится, не густо, но они существовали уже и вносили свою долю оживления в кипучую городскую жизнь». Настоящий дом на Глубочицкой был невзрачным, полутемным и тесным, часть мебели пришлось оставить в Ирпене (она не помещалась в новых «хоромах»), зато отец перевез граммофон и «японские картины» – единственный свой военный трофей. На Глубочицкой семья прожила недолго. Следующим киевским адресом стала Шулявка, Носов даже запомнил на всю жизнь адрес: улица Борщаговская, 70. На тот момент это была зеленая киевская окраина, там был колодец, и дом с садом напоминал дачный Ирпень, летом цвела черемуха, а зимой прилетали снегири. Этот новый дом казался ребенку совершенно сказочным.

Февральская революция застала Носова в подготовительном классе, где его оставили на второй год. Детям сообщили о революции и отречении царя посреди урока. Больше никаких уроков в тот день уже не было. «…Мы с диким визгом, криком и гиканьем ринулись вниз по лестнице, словно лавина с гор, и, выбежав на улицу, принялись рвать в клочья свои тетради, дневники и даже учебники. Весь коротенький Рыльский переулок был густо усеян изорванными листочками из книг и тетрадей. На следующий день поднялся сильный ветер. Он вымел из Рыльского переулка все эти бумажки прямо на Софийскую площадь. Они кружились в воздухе, словно птичья стая, вокруг памятника Богдану Хмельницкому. И железный гетман, сидя на железном коне, властно указывал на вихрившиеся вокруг обрывки бумаги своей гетманской булавой».