История Консульства и Империи. Том III

Постаравшись ободрить польских министров, Наполеон отбыл, по-прежнему инкогнито, прибыл в Дрезден, остановился у посланника Серра и позвал бедного короля Саксонии, перепуганного столь необычайной переменой фортуны. Наполеон сказал ему, что не следует тревожиться из-за последних событий, что через несколько недель он вернется сильным как никогда и сохранит для него Польшу, эту старую химеру, милую сердцу саксонских государей, и оставил венценосного простака, привыкшего не понимать французского императора, а верить ему, почти успокоенным. Наполеон посоветовал ему хранить тайну об этом посещении еще двое суток, а затем уделил некоторое время написанию письма тестю. В письме Наполеон объявлял, что возвращается целым и невредимым, здоровым, спокойным и уверенным; что дела обстоят так, как он описал в 29-м бюллетене; что он намерен вернуться на Вислу с великолепной армией; что продолжает рассчитывать на альянс с Австрией и скорый набор австрийского корпуса; и что желает, чтобы к нему в Париж прислали видного дипломата (поскольку князь Шварценберг был нужен в Галиции), ибо придется обговаривать важные дела.

Затем Наполеон отбыл в Веймар. Поскольку в тех местах, через которые он собирался проезжать, в санях уже не было необходимости, он позаимствовал карету у своего посла Сент-Эньяна и поехал в Париж на почтовых. Когда Наполеон добрался до Рейна, прятаться уже не было нужды, ибо если он и был для Франции абсолютным, требовательным и даже тираничным владыкой, он оставался и ее генералом и защитником и мог безопасно в ней показаться. Чтобы не вызвать чрезмерного удивления, Наполеон послал вперед офицера с запиской, предназначенной для обнародования в «Мониторе». Она гласила, что 5 декабря император собрал генералов в Смор-гони, временно, только на тот период, пока холод парализует военные операции, вручил верховное командование королю Мюрату, а сам миновал Варшаву и Дрезден и вскоре прибудет в Париж, дабы взять в свои руки управление Империей.

Наполеон прибыл почти тотчас после офицера, возвестившего о его прибытии. В половине двенадцатого вечера 18 декабря он вошел в Тюильри и застал врасплох жену, ничуть не охладевшую к нему из-за перемены положения, но глубоко удивленную, ибо она думала, что сочетаясь с ним, соединяется не только с баловнем фортуны, но и с самой фортуной, щедрой рукой раздающей земные блага. Наполеон нежно обнял Марию Луизу и, продолжая с ней род комедии, которую играл со всеми, повторил, что холод, только холод вызвал удивительное злоключение, которое, впрочем, легко исправить, как вскоре все увидят. Он ободрил жену как мог, не признавшись даже ей в терзаниях чудовищно страдавшей гордости.

Наутро 19-го Наполеон ждал министров и придворных. Первое свидание с покорными служителями, с которыми он столь пренебрежительно обходился с высоты своего беспримерного величия, было мучительным. Но у него имелся ресурс, который приберег для него печальный случай и которым низость большинства придворных позволяла ему воспользоваться: заговор генерала Мале. Дерзкий заговорщик до такой степени застиг их врасплох, что некоторые высшие чиновники, в частности, умный и бесстрашный министр полиции Савари, попали в тюрьму. Потом они доносили друг на друга и приказали расстрелять дюжину несчастных (тогда как виновным был один), оставшись в неуверенности относительно того, удалось ли им обрести снисходительность отсутствующего повелителя.

Поэтому теперь придворные беспокоились о том, какой прием он им окажет, и едва ли помнили при этом о пятистах тысячах погибших и о переменившейся фортуне Франции. Наполеон, обязанный дать им прискорбный отчет о событиях, мог, напротив, требовать отчета у них. Рабская зависимость, читавшаяся почти на всех лицах, была ему чрезвычайно удобна. Он принял двор и правительство с крайним высокомерием и суровым спокойствием, словно ожидая объяснений, а не собираясь их давать: рассуждая о внешних делах как о самых незначительных, а о внутренних — как о наиважнейших, желая, чтобы ему разъяснили последние, словом, расспрашивая, чтобы самому избежать расспросов. Разумеется, говорил он, обращаясь то к одним, то к другим, в этой кампании случилось немало невзгод, французская армия пострадала, но не более, чем русская армия.

Затем, оставляя без внимания, как нечто второстепенное, экспедицию в Россию, Наполеон спрашивал, как можно было дать себя застигнуть врасплох и, главное, почему, даже поверив в его смерть, не обратились к императрице и королю Римскому, законным его преемникам, как могли так легко поверить в упразднение существующего порядка вещей?