История Консульства и Империи. Том III

Ожидая в любую минуту появления казаков, Фридрих-Август решил удалиться вместе с семьей, в окружении кавалерии, в надежное место, оставив в Торгау пехоту, а свои земли — тем, кому будет угодно их занять. При подобном настроении довольно было отступничества Пруссии и приближения русских авангардов, чтобы заставить короля решиться на план давно задуманного бегства. Несмотря на представления посла Франции господина Серра, силившегося доказать ему неуместность отъезда и опасность оставления подданных, которые неизбежно предадутся господствующим страстям и тем самым провинятся перед Францией, за что будет вскоре наказаны, король уехал, оставив Дрезден в руках маршала Даву, в окружении трех тысяч солдат, всадников и артиллеристов. Он отправился в Регенсбург, на территорию короля Баварии, столь же озадаченного, как он сам. В дальнейшем, в зависимости от хода событий, Фридрих-Август намеревался оставаться в Баварии или перебраться в Австрию. Господин Серра направил ему, разумеется, приглашение приехать во Францию, но подобный демарш погубил бы короля в глазах германцев, и он отказался от приглашения.

Едва он отбыл из Дрездена, как в окрестностях города показались русские. Саксонская пехота заперлась в Тор-гау и объявила, что содействовать обороне Эльбы не будет. Даву располагал французской дивизией Дюрютта, тем, что осталось от корпуса Ренье, после того как его покинули саксонцы, кое-какими войсками, присланными Евгением, и вторыми батальонами своего корпуса. Он лично прибыл в Дрезден и принял меры, которых требовали обстоятельства, как честный, но непреклонный военный, не творящий бесполезного зла, но безжалостно причиняющий зло необходимое. Он объехал берега Эльбы и, несмотря на возмущение саксонских крестьян, приказал разрушить мельницы, лодки и паромы, а прекрасный каменный мост, соединявший в Дрездене старый город с новым, приказал заминировать и взорвать два его пролета, ничуть не беспокоясь об угрозах и протестах жителей. Затем он возглавил свои войска, чтобы дать отпор русским, если они попытаются форсировать реку.

Подъем национальных чувств, вызванный отступничеством Пруссии, ощущался и в Вене, несмотря на удаленность и обычное спокойствие столицы. Тайная политика Меттерниха и императора Франца, разгаданная проницательными людьми, ускользала от патриотически настроенных придворных, армии и народа. Они видели в ней только преступную медлительность в готовности разорвать пагубные обязательства перед Францией, которые Австрии пришлось взять при заключении брака Марии Луизы с Наполеоном. Раздражение этой части австрийской публики было так сильно, что Меттерних даже почувствовал страх за себя, а правительство было вынуждено произвести многочисленные аресты. Происходившее в Германии было не по вкусу и императору, и Меттерниху.

Прежде всего им не нравилось столь пылкое возмущение общественного духа и не хотелось стряхивать иго Наполеона только для того, чтобы подпасть под иго народных масс. Александр казался им государем неосторожным, опьяненным успехами, к которым был непривычен, а Фридрих-Вильгельм — слабым, идущим на поводу у своих подданных, как шестью годами ранее он шел на поводу у своей жены. И император, и Меттерних не упускали случая выразить подобное суждение. К тому же самим им были несвойственны стихийные и необдуманные действия. Они хотели вырваться из рук Наполеона, не попав при этом в руки Александра, и в любом случае вырваться окончательно, без риска вновь попасть в зависимость в результате безрассудно начатой и бестолково проходившей войны. Они вовсе не считали Наполеона уничтоженным; они ожидали, что он, как и в 1806 году, стремительно дебуширует через проходы Тюрингии и накажет безумцев, подставившихся под его удар. Хотя такого результата нельзя было ждать наверняка, он был возможен, и этого оказалось довольно, чтобы избегать поспешности и не вступать в дело, пока не возродится австрийская армия и не исчерпается ресурс посредничества, с помощью которого они надеялись возродить Германию, не подвергаясь опасности войны с Францией.

Поэтому Венский кабинет и считал поведение Пруссии опасным, а германские демонстрации — дерзкими; поэтому и не переставал рекомендовать французам осторожность и умеренность; допуская, что Франция проведет новую мощную кампанию, советовал ей не извлекать из будущих побед иного результата, кроме скорейшего мира, справедливого и приемлемого для всей Европы.