История Консульства и Империи. Том IV. Книга 1

рисковал быть уличенным в измене, что могло стать опасным в случае внезапного возвращения Наполеона. Чтобы выйти из затруднения, он пошел к Савари за разрешением остаться в Париже, ибо, сказал он, в отсутствие правительства он сможет оказать немало важных услуг. Подозревая, что упомянутые услуги будут оказаны вовсе не Наполеону, Савари не дал ему разрешения, которого, впрочем, и не имел власти предоставить. Та-лейран отправился к префектам, вновь не получил желаемого и, не зная, каким правдоподобным предлогом прикрыть свое затянувшееся пребывание в Париже, принял решение сесть в карету и хотя бы притвориться добровольно отбывавшим следом за императрицей. К концу дня, когда бой уже заканчивался, Талейран в пышной дорожной карете появился у заставы, выходившей на Орлеанскую дорогу. Застава была занята национальными гвардейцами, весьма раздраженными из-за тех, кто уже два дня сбегал из столицы. Вокруг кареты образовалась некоторая сумятица, естественная — по мнению некоторых современников, а по мнению других — подстроенная. У Талейрана спросили паспорт, которого он не смог показать; возмутились несоблюдением этой существенной формальности, и тогда, с подчеркнутым почтением к запрету доблестных защитников Парижа, он повернул обратно и возвратился домой. Большинство тех, кто способствовал его удержанию и не желал революции, и не подозревали, что удержали именно того человека, который ее совершит.

Будучи не вполне успокоен относительно правильности своего поведения, Талейран отправился к Мармону, который после окончания сражения спешил вернуться в свое жилище, расположенное в предместье Пуассоньер. К нему стекались люди, искавшие хоть какой-то власти и пришедшие к человеку, который в ту минуту возглавлял единственную силу, существовавшую в столице. Мортье подчинялся соратнику во всех важных случаях.

К дому Мармона прибыли оба префекта, часть муниципального корпуса и многие видные лица. Завидев маршала, лицо которого почернело от пороха, а одежда была разодрана пулями, его стали благодарить за доблестную оборону Парижа, а затем принялись обсуждать

с ним создавшееся положение. Выявилось единодушное порицание дезертирства всех, кого Наполеон оставил в столице для ее обороны, да и самого Наполеона, чья безрассудная политика привела солдат всей Европы к подножию Монмартра. Говорили у Мармона и о том, что нужно позаботиться не только об армии, но и о столице. Маршал отвечал, что у него нет права договариваться о столице, и предложил префектам отправить к госуда-рям-союзникам депутацию от муниципального совета и Национальной гвардии, чтобы потребовать от государей, которые после перехода через Рейн объявили себя не завоевателями, а освободителями Франции, обращения с Парижем, достойного их имени.

Среди всех этих разговоров и появился Талейран. Он побеседовал с маршалом Мармоном наедине и тотчас задумал обернуть свой визит в пользу развязке, которую начал считать неизбежной и которую намеревался ускорить собственными руками. Никто не был более чувствителен к лести, чем Мармон, и никто не умел так искусно ее применять, как Талейран. В тот день, 30 марта, маршал приобрел полное право на благодарность страны. Его лицо, руки, одежда несли на себе свидетельства того, что он сделал. Талейран похвалил его храбрость, таланты и особенно ум, намного превосходивший, по его утверждению, ум многих маршалов. Герцог Рагузский с глубоким удовлетворением слушал опасного соблазнителя, готовившего его гибель. Талейран постарался показать ему опасность всей ситуации и необходимость отобрать Францию у того, кто ее погубил, и дал ему понять, что военачальник, только что с блеском оборонявший Париж, еще имевший под своим началом солдат, во главе которых сражался, в нынешних обстоятельствах обладает средством спасти свою страну, которая не принадлежит никому. На этом Талейран остановился, ибо знал, что соблазнение не совершается за один раз. Но когда он удалился, несчастный Мармон был в упоении и уже мечтал о блестящей судьбе.

Время было позднее; выбранные маршалами офицеры пошли договариваться с представителями князя Швар-ценберга о деталях оставления Парижа, а два префекта

с депутацией из членов муниципального совета и командиров Национальной гвардии отправились в замок Бонди взывать к добрым чувствам государей-победителей.