История Консульства и Империи. Том IV. Книга 1

Ивана дать ему сильное снадобье из опиума. Понимая необходимость такой предосторожности, доктор приготовил ему требуемое средство и спрятал его в мешочек, чтобы император мог носить его на себе и никогда с ним не расставаться. Вернувшись во Францию, Наполеон не уничтожил яд и положил его в дорожный несессер, где тот всё еще и находился.

Он выбрал ночь на 12 апреля, чтобы покончить с тяготами жизни, которых не мог более выносить, и, достав из несессера страшное снадобье, развел его в воде, проглотил и опустился на постель, надеясь уснуть навсегда.

В ожидании действия яда он захотел еще раз попрощаться с Коленкуром, а главное, изложить ему свои последние намерения относительно жены и сына. Он вызвал его в три часа утра, извинившись, что нарушил его сон, и сославшись на необходимость добавить некоторые важные инструкции к тем, что уже дал. Его лицо едва различалось в отблесках почти угасшего света; голос был слабым и прерывался. Не говоря о том, что сделал, Наполеон взял из изголовья постели письмо и портфель и, протянув их Коленкуру, сказал:

«Портфель и письмо предназначены моей жене и сыну, я вас прошу вручить их им собственноручно. Они будут весьма нуждаться в советах вашего благоразумия и вашей честности, ибо их положение будет весьма трудным, и я прошу вас не оставлять их. Несессер (он указал на дорожный несессер) следует передать Евгению. Жозефине скажите, что я думал о ней перед тем, как расстаться с жизнью. Возьмите эту камею и сохраните в память обо мне. Вы честный человек, вы старались говорить мне правду... Обнимемся».

При этих словах, уже не оставлявших сомнений в решении, принятом Наполеоном, Коленкур схватил своего повелителя за руки и оросил их слезами. Заметив стакан с остатками смертельного напитка, он спросил о нем императора, но тот вместо ответа просил его держать себя в руках, не покидать его и дать ему мирно умереть. Коленкур пытался выскользнуть, чтобы позвать на помощь. Наполеон попросил, а затем приказал ему ничего не делать, ибо не желал ни огласки, ни чужих взглядов.

Коленкур, будто парализованный, застыл у постели, где затухала, казалось, необыкновенная жизнь, когда лицо Наполеона вдруг искривилось. Он жестоко страдал и старался не поддаваться боли. Вскоре бурные спазмы указали на приближение рвоты. Не сумев воспротивиться движению природы, Наполеон уступил ее настойчивости. Часть проглоченного им снадобья изверглась в серебряный сосуд, который подставил Коленкур, выбежав затем из комнаты, чтобы позвать на помощь. Прибежал доктор Иван, и всё объяснилось. Наполеон потребовал, чтобы тот оказал ему последнюю услугу и дал новую порцию опиума, опасаясь, что оставшегося у него в желудке не хватит. Доктор возмутился подобным предложением. Он оказал услугу такого рода своему повелителю в России, дабы помочь избежать ужасного положения, но теперь горько сожалел о содеянном, а поскольку Наполеон настаивал, он выбежал из комнаты и больше не появлялся. В эту минуту прибежали Бертран и Маре. Наполеон приказал им молчать об этом печальном эпизоде, всё еще надеясь, что он станет последним. Так и приходилось думать, ибо он казался изнемогшим и почти угасшим, впав в оцепенение, продлившееся несколько часов.

Его верные служители замерли вокруг него потрясенные. Время от времени Наполеон испытывал жестокие боли в желудке и несколько раз произнес: «Как тяжело умирать, когда на поле боя это так легко! Зачем я не погиб в Арси-сюр-Обе!»

Ночь завершилась без новых происшествий. Наполеон начинал верить, что на сей раз не увидит конца жизни, и окружавшие его преданные ему люди также на это надеялись, радуясь, что он не умер. Тем временем объявили о приходе Макдональда, который хотел, прежде чем покинуть Фонтенбло, проститься с императором без империи. «Я охотно приму этого достойного человека, — сказал Наполеон, — но пусть он подождет. Я не хочу, чтобы он видел меня в таком состоянии». Граф Орлов также ожидал ратификаций, за которыми приехал. Наступило утро 12 апреля; в это время граф д’Артуа должен был вступать в Париж, и множество людей торопились покинуть Фонтенбло. Наполеон захотел немного оправиться, прежде чем допускать к себе кого-либо.