История Консульства и Империи. Том IV. Книга 1

Мы знаем, как расстались с ним Ней и Макдональд. Удино, Лефевр и Монсей его покинули, каждый по-своему. Бертье также удалился, но в некотором роде по приказу своего повелителя: Наполеон вверил ему командование армией, чтобы тот передал его временному правительству и во время передачи мог подтвердить звания, ставшие наградой за пролитую в последней кампании кровь. Бертье обещал вернуться. Наполеон ждал его, но, по мере того как проходили часы и дни, терял надежду увидеть вновь и страдал, не жалуясь. Бертье не приезжал, зато каждый день уезжал кто-нибудь из высших чинов. Одни уезжали по причинам нездоровья, другие по семейным или деловым обстоятельствам; все обещали вернуться, никто и не думал возвращаться. Наполеон делал вид, что входит в обстоятельства каждого, и сердечно пожимал руки отбывавшим. Постепенно дворец Фонтенбло опустел. Наполеон при жизни присутствовал, казалось, при собственном конце.

Однако некоторых ничто не могло поколебать. Друо, с неодобрением в душе, печалью на лице, почтением на устах, оставался при своем несчастном повелителе. Бертран последовал его великодушному примеру. Коленкур и Маре также остались. Первый был не большим льстецом, чем обыкновенно, Маре сделался льстецом неожиданно, доказывая, что его поведение вызвано искренним, абсолютным, не зависящим от времени и обстоятельств восхищением Наполеоном.

Долгая агония, наконец, завершилась. Прибыли комиссары держав, и Наполеон превосходно их встретил, за исключением прусского представителя, навеявшего ему два мучительных воспоминания: о его старой вине в отношении Пруссии и отвратительном поведении прусской армии в наших разоренных провинциях. Он обошелся с ним вежливо, но холодно.

Наконец, утром 20 апреля Наполеон решился покинуть Фонтенбло. Батальон его гвардии, которому назначалось последовать за ним на остров, был уже в пути. Сама гвардия квартировала в Фонтенбло. Наполеон захотел

попрощаться с ней. Он построил ее вокруг себя во дворе замка и сказал своим глубоко взволнованным старым солдатам следующие слова:

«Солдаты, вы мои старые товарищи по оружию, вы всегда были преданы мне, но теперь нам придется проститься. Я мог бы остаться с вами дольше, но пришлось бы продолжать жестокую борьбу и добавить, возможно, к войне с захватчиком войну гражданскую, и я не решился раздирать дольше лоно Франции. Наслаждайтесь покоем, который вы по справедливости обрели, и будьте счастливы. Меня же не жалейте. У меня осталась миссия, ради которой я буду жить: я расскажу потомкам о совершенных нами вместе великих делах. Я хотел бы всех вас обнять, но позвольте мне обнять знамя, которое вас представляет».

И тогда, притянув к себе генерала Пети, знаменосца Старой гвардии, который был совершеннейшим образцом скромного героизма, Наполеон прижал к груди знамя и генерала под крики и слезы присутствовавших, а затем бросился, с увлажнившимися глазами, в карету, растрогав даже сопровождавших его комиссаров.

Его путешествие поначалу было неторопливым. Генерал Друо возглавлял движение в первой карете. Наполеон следовал за ним, в его карете находился генерал Бертран; за ними следовали комиссары. Во время первых этапов кортеж сопровождали подразделения конной гвардии. Дальше, за недостатком подразделений, двигались без эскорта. В этой части Франции, до середины Бурбонне, Наполеона встречали приветственные возгласы народа, который хоть и проклинал конскрипцию и подати, видел в нем несчастливого героя и доблестного защитника родной земли. В то время как толпа окружала его карету с криками «Да здравствует Император!», вокруг кареты комиссаров раздавались крики «Долой иностранцев!». Много раз Наполеон извинялся перед ними за манифестации, которым не мог помешать и которые между тем доказывали, что не во всей Франции он столь непопулярен, как это утверждали.

Вскоре путешествие стало более мучительным. Между Муленом и Лионом народ показывался только из

любопытства. В Лионе у Наполеона всегда было много сторонников, признательных за то, что он сделал для их города и промышленности; тем не менее немалая часть населения исповедовала совершенно противоположные чувства. Во избежание манифестаций через Лион проехали ночью. Чем дальше на Юг, тем чаще раздавались крики «Да здравствует Король!», а вскоре к ним добавились и вопли «Долой тирана! Смерть тирану!». В Авиньоне возбужденное население гневно требовало выдать ему Корсиканца, чтобы разорвать его в клочки и бросить в Рону. Понадобились все усилия комиссаров, властей и жандармерии, чтобы воспрепятствовать чудовищному злодеянию.