История Крестовых походов

Как заявила однажды отечественная филолог-классик Н. В. Брагинская, «идея восстановления исторической справедливости – одна из самых страшных идей, чреватых кровопролитием». Достаточно вспомнить, чем обернулся лозунг «возвращения исконно немецких земель». Ближний Восток завоевал Александр Македонский. Потом у его преемников его отвоевали римляне, потом наследница Рима – Византия – потеряла его в результате как раз джихада (то есть священная война никак не только реакция на крестовые походы). Потом туда вторглись сельджуки, которых, кстати, никто не приглашал, в том числе и тамошние арабы. Потом франки пытались захватить Святую Землю. Потом ее присоединили к своим владениям египтяне. Потом все это досталось туркам-османам, которые с XIV по XVII в. не переставали, как мы упоминали, угрожать Европе, потом Европа перешла в наступление, сегодня, может быть, снова ислам пытается вернуть утраченные позиции… Так кто же начал первым? Александр Македонский? Может, это он – виновник всего, что случилось между Западом и Востоком более чем за два тысячелетия? Но ведь еще до него были Греко-персидские войны. А более чем за тысячелетие до Александра Македонского там же происходили какие-то войны и захваты, косвенно отразившиеся в рассказах о Троянской войне. Так мы легко дойдем до некоего кроманьонца, который обидел некоего неандертальца (или наоборот?). Вообще, мстить в XI в. за то, что было сделано в VII в. (на чем настаивали франки) ничуть не более (но и не менее) нравственно, чем призывать в XXI в. к отмщению за проделанное крестоносцами в XIII в. Это свидетельствует лишь о том, что многие наши современники обладают столь же мифологическими представлениями о времени и о личности, что и европейцы во времена крестовых походов…

* * *

Но ведь было не только это. Был порыв. Как пишет современная французская исследовательница Сесиль Моррисон, «главное же – не умерли изначальные идеалы крестоносного движения: идея священной войны – не всеобщей бойни, а справедливой ограниченной войны за освобождение Гроба Господня, и вера в то, что „крестоносный путь“, совершаемый ради служения общей цели, позволит преодолеть различия и разногласия и станет воистину путем покаяния, навечно оставив свой след в сердце каждого верующего. Иными словами, крестовые походы стали решающим вкладом в становление западного христианства и его духовности». Нельзя сказать, что идея «справедливой ограниченной войны» так уж привлекательна сегодня, особенно для автора этих строк. Но ведь было такое.

Было и уважение к противнику. Усама ибн Мункыз не любил христиан. Но он же пишет о франках: «Они отличаются великой доблестью, а разве доблесть не происходит от самолюбия и боязни бесславия?».

В самом начале XIV в. Данте в своей «Божественной комедии» (песнь четвертая) описывает Лимб, преддверие ада. Там находятся те, кто не грешил и потому не подвергается мучениям, но все же не смыл первородный грех святым крещением и потому не удостоился высшего блаженства – лицезрения Господа. Здесь и дети, умершие некрещеными, здесь и герои, мудрецы и великие поэты Античности. И среди них – враг христианства Саладин. Так вот, признание за врагом высоких человеческих достоинств – это тоже наследие крестовых походов. Но неужели стоило во имя этого убивать сотни тысяч людей?

Мне хотелось бы закончить свое сочинение именно этой фразой, памятуя совет Станислава Ежи Леца: ставить точку только после вопросительного знака. Но оную точку можно поставить и в другом месте, задав самому себе вопрос: «А кто вообще вправе судить прошлое?» Да, история крестовых походов – это история добра и зла, мужества и трусости, фанатизма и терпимости, честности и обмана. Но вправе ли я, историк, ставить оценки: это хорошо, это плохо, это следовало делать, а этого не следовало? И потому завершу сей труд цитатой (я понимаю, любезный читатель, ты устал от цитат, но клянусь, это – последняя) из труда великого (не боюсь этого слова) французского историка Марка Блока «Апология истории, или Ремесло историка», представляющего размышления о том, что есть историческая наука. Эта замечательная книга, удивительно спокойная по тону, писалась во времена оккупации, урывками, писалась человеком, который как участник Сопротивления и лицо «неарийской» национальности жил в постоянном ожидании смерти; книга осталась незаконченной, ибо автор незадолго до освобождения его родины был схвачен, подвергнут пыткам и расстрелян.