История культуры Санкт-Петербурга

Все эти невероятные события не случайно происходят в Петербурге – устрашающем и дьявольски обольстительном городе, увиденном широко раскрытыми глазами навсегда перепуганного молодого южного провинциала. Первые лихорадочные столичные впечатления Гоголя, причудливо перемешавшись, как в калейдоскопе, под могучим пером литературного гения, выливаются в страстный романтический монолог-обвинение, живописующий фантасмагорическую картину, достойную кисти Шагала: «О, не верьте этому Невскому проспекту!.. Всё обман, всё мечта, всё не то, чем кажется!.. Далее, ради бога, далее от фонаря! и скорее, сколько можно скорее, проходите мимо. Это счастье еще, если отделаетесь тем, что он зальет щегольский сюртук ваш вонючим своим маслом. Но и кроме фонаря, все дышит обманом. Он лжет во всякое время, этот Невский проспект, но более всего тогда, когда ночь сгущенною массою наляжет на него и отделит белые и палевые стены домов, когда весь город превратится в гром и блеск, мириады карет валятся с мостов, форейторы кричат и прыгают на лошадях и когда сам демон зажигает лампы для того только, чтобы показать все не в настоящем виде».

Реальный Петербург, по чопорным, прилизанным – император был помешан на чистоте и гигиене – улицам которого отчаянно рыскал начинающий писатель, купался в пышных церемониях. Николай I в быту был нарочито, аскетически умерен, подымаясь на заре и работая по 18 часов в сутки. Но он великолепно понимал важность общественных ритуалов, призванных подчеркнуть незыблемость империи и его личной, божественного происхождения, власти.

Петербург был городом двора, огромного гарнизона и многочисленной чиновной массы, среди которой поначалу затерялся и Гоголь; простой народ на улицах не толпился. «Чернь», как ее тогда называли, в Петербург съезжалась на заработки и под бдительным оком вмешивавшейся в любую мелочь важной столичной полиции (Гоголь обессмертил ее в «Носе») вела себя осторожно и аккуратно.

В новогодние дни в Зимний дворец по специальным билетам приглашались последовательно – знать, рядовое дворянство, третье сословие – купцы, состоятельные ремесленники… В общем, гостей набиралось несколько тысяч.

Особое значение имели встречи императора именно с третьим сословием – «народом». Выставлялось достойное угощение. Гости чинно, благоговейно ждали выхода государя и государыни.

Император появлялся под звуки полонеза в сопровождении свиты. Мгновенно зажигались тысячи свечей, и свет заливал огромный зал. Николай милостиво общался со «своим» народом. Расходились гости довольные и трезвые. Никогда ничего не пропадало – ни из посуды, ни из утвари. Соблюдался столь милый сердцу государя идеальный порядок.

Для высшего света балы в Зимнем дворце устраивались, разумеется, во много раз роскошнее, с великолепными ужинами на тысячу персон, рассаженных в тени апельсиновых деревьев. Кроме того, императрица обожала маскарады и чтобы женщины на них одевались нарядно – в бархат и кружева, и чтоб не забывали золота, жемчугов, бриллиантов. «Императрица останавливала свой взгляд на красивом новом туалете и отвращала огорченные взоры от менее свежего платья. А взгляд императрицы был законом, и женщины рядились, и мужчины разорялись, а иной раз крали, чтобы наряжать своих жен…» – возмущалась позднее одна из скорее пуритански настроенных придворных дам. Николай I на подобных маскарадах ухаживал за приглянувшимися ему свеженькими девицами.

Настойчивое желание императорской четы видеть на своих балах жену Пушкина, красавицу Натали, стало одной из причин гибели поэта: придворные ухаживания и интриги привели к трагической дуэли. Родовитый дворянин Пушкин остро переживал двусмысленные отношения со двором и императором. Гоголь по другим причинам, но очень болезненно чувствовал свое положение небогатого провинциального аутсайдера.

С тем большей страстью создавал Гоголь свой, альтернативный миф о Петербурге. В литературе он мог по праву ощущать себя всемогущим монархом, не просто жонглирующим с ослепительной виртуозностью вербальными мирами, но и воздействующим – посредством писательской магии – на настоящий мир. Недоступным для него блистательным дворцам и пышным приемам Гоголь противопоставлял свое одержимое видение столицы, конструируя населенный карикатурами Петербург-монстр, Петербург-мираж и, наконец, безлюдный Петербург-призрак. Так Бальзак описывал Париж, а Диккенс – Лондон. Но мистический Петербург Гоголя в гораздо большей степени был плодом его исступленного воображения, оторванным от реально существующего города.