История культуры Санкт-Петербурга

«Поэма без героя» завершила создание нового петербургского мифа: грандиозной постройки, в которую вся русская культура предыдущих 250 лет внесла свою лепту. Неоценимой заслугой Ахматовой стала переплавка всех важных элементов предыдущих реинкарнаций этого мифа в новое неразделимое и невычленимое целое. Вместе с читателем Ахматова проходит в «Поэме без героя» весь исторический путь Петербурга: от славной и могущественной имперской столицы до города, в котором поэту остается лишь, как написала Ахматова в «Поэме»,

…рыдать на воле
Над безмолвьем братских могил.

Для Ахматовой ролевой моделью в сложных отношениях поэта с историей был неизменно Пушкин. О самом знаменитом произведении Пушкина, романе в стихах «Евгений Онегин», Ахматова однажды сказала, что его «воздушная громада, как облако, стояла надо мной». В середине XX века этическим компасом для нового поколения ленинградцев стала Ахматова. Ее «Поэма без героя» для этого поколения справедливо представлялась окончательным воплощением нового петербургского мифа, той «воздушной громадой», в тени которой выросла целая поросль молодых ленинградских интеллектуалов. Хотя Ахматова этого и не знала, именно им суждено было пронести легенду о городе и поэте, о Петербурге и Ахматовой, по всему миру.

* * *

18 февраля 1964 года в Ленинграде, в одном из помещений Дзержинского районного суда – обшарпанной небольшой комнате – началось слушание дела молодого, но уже известного в городе поэта Иосифа Бродского. 23-летнему Бродскому было предъявлено обвинение в «злостном тунеядстве», то есть в том, что он в тот момент не состоял ни на какой службе, что являлось нарушением советских законов. Довольно высокий, худой, рыжий, с пламенеющими щеками, Бродский, рядом с которым торчал конвойный, спокойно, с каким-то удивленным отстранением пытался объяснить невежественной и злобной женщине-судье, что его работа – сочинение стихов. Между нею и Бродским произошел следующий обмен репликами, тогда же записанный присутствовавшей в зале симпатизировавшей Бродскому журналисткой Фридой Вигдоровой:

Судья: А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам?

Бродский: Никто. (Без вызова.) А кто причислил меня к роду человеческому?

Судья: А вы учились этому?

Бродский: Чему?

Судья: Чтобы быть поэтом? Не пытались кончить вуз, где готовят… где учат…

Бродский: Я не думал, что это дается образованием.

Судья: А чем же?

Бродский: Я думаю, это… (растерянно)… от Бога…

Все это напоминало ситуацию из Кафки или диалог из какой-то абсурдистской пьесы, где персонажи говорят «мимо» друг друга. В конце концов судья отправила Бродского под конвоем милиции в психиатрическую больницу, чтобы там установили, в себе ли он. В больнице Бродскому пришлось очень туго: его подвергали жестоким экспериментам, делая насильственные уколы серой, после которых малейшее движение причиняло невыносимую физическую боль.

Другим любимым развлечением медбратьев было, завернув Бродского в простыню, погрузить его в ледяную ванну, а затем бросить, не развернув простыни, у отопления. У них это называлось «холодно-влажный конверт». Ссыхаясь, простыня начинала сдирать с Бродского кожу. Его сосед по палате покончил с собой, ночью вскрыв себе вены бритвой, и сам Бродский боялся, что живым-здоровым он из больницы не выйдет. Его переживания и опыт этого страшного периода отразились в одном из самых впечатляющих произведений молодого Бродского – философской поэме «Горбунов и Горчаков».

Судебно-психиатрическая экспертиза признала Бродского нормальным, и он снова предстал перед судом. Все та же судья, заявив, что Бродский ведет «паразитический образ жизни», задала ему риторический вопрос: «А что вы сделали полезного для родины?» Бродский отвечал с тихой настойчивостью: «Я писал стихи. Это моя работа. Я убежден… я верю, что то, что я пишу, сослужит людям службу, и не только сейчас, но и будущим поколениям».

Но все попытки Бродского объяснить что бы то ни было судье были обращены к глухой. Предрешенный, фактически заранее отштампованный приговор гласил, в частности: «Бродский систематически не выполняет обязанностей советского человека по производству материальных ценностей… писал и читал на вечерах свои упадочнические стихи. Из справки Комиссии по работе с молодыми писателями видно, что Бродский не является поэтом… сослать Бродского в отдаленные местности сроком на пять лет с применением обязательного труда».

Этот несправедливый приговор, жестокий по отношению к молодому человеку, уже тогда страдавшему болезнью сердца, вызвал у многих ленинградских интеллектуалов негодование. В секретном рапорте шефа КГБ партийному руководству сообщалось о писателях, которые суд над Бродским называли беззаконием; о том, что на защиту Бродского поднялись, среди прочих, Корней Чуковский и Дмитрий Шостакович, и о том, что в артистических кругах дело Бродского считают «рецидивом печально известных методов произвола» и «поворотом к 1937 году».