История культуры Санкт-Петербурга

Достоевский и сам понимал, что «Бедные люди» – совершенно новая нота петербургской литературы. Закончив роман, он дорабатывал его еще полгода – так тщательно Достоевский не шлифовал ни одно из своих будущих произведений. Деливший с начинающим писателем квартиру молодой щеголь Дмитрий Григорович, сам уже напечатавший бойкий рассказ о шарманщиках в «Физиологии Петербурга», отнес рукопись своего приятеля Некрасову. Начав читать роман Достоевского вслух, по очереди, Григорович с Некрасовым, не отрываясь, просидели над ним всю ночь до утра. Когда дошли до последней страницы, Некрасов, не стесняясь, плакал. Тут же, в типично русском спонтанном порыве, теперь именуемом «достоевским», решили пойти к Достоевскому. Стояла майская белая петербургская ночь, было тепло. Достоевский, вернувшись с ночной прогулки, сидел у окна, не в силах от волнения уснуть, когда вдруг ворвались с восторгами Григорович и Некрасов. Завязался возбужденный, приподнятый разговор с восклицаниями, с перескакиваниями с темы на тему, с обильным цитированием общего кумира Гоголя. Все это выглядело как страница из какого-нибудь будущего романа Достоевского…

В тот же день рано утром Некрасов с рукописью «Бедных людей» вбежал к Белинскому, восклицая с порога: «Новый Гоголь явился!» На что критик скептически отвечал: «У вас Гоголи-то как грибы растут». Но и он, прочтя рукопись, воспламенился. Теперь уже и Белинский желал увидеть Достоевского немедленно: «Приведите, приведите его скорее!»

Познакомившись с болезненно-бледным, веснушчатым, белокурым и страшно нервным Достоевским, критик растрогался еще более: «Он ведь маленький, вот такой», – с нежностью показывал, отмеряя рукой примерно на аршин от полу, Белинский своим друзьям. (Те, встретившись потом с Достоевским, удивлялись: молодой писатель был, оказывается, ростом выше Белинского.)

Достоевский признавался своему брату: «У меня есть ужасный порок: неограниченное самолюбие и честолюбие». Восторги Белинского, Некрасова и их друзей окончательно уверили молодого писателя в том, что он – несравненный гений. Ему захотелось быть как-то особо выделенным среди других участников готовившегося «Петербургского сборника». Григорович в воспоминаниях передает слух, что, явившись к Некрасову, Достоевский потребовал, чтобы каждая страница его «Бедных людей» была обведена специальной черной каймой. Некоторые мемуаристы утверждают даже, что речь шла о кайме золотого цвета.

«Бедные люди» были опубликованы без какой бы то ни было каймы. Но это не помешало сенсационному, беспрецедентному успеху и романа Достоевского, и «Петербургского сборника» в целом: в первые же дни было продано несколько сот экземпляров. Это издание Некрасова стало одним из трех величайших бестселлеров тогдашней русской литературы (два других были – «Мертвые души» Гоголя и сатирическое путешествие «Тарантас» графа Владимира Соллогуба).

Сам граф Соллогуб, модный и светски озабоченный писатель, близкий ко двору, бегал по Петербургу и приставал к другим участникам сборника: «Да кто это такой этот Достоевский? Бога ради, покажите его, познакомьте меня с ним!» Смертельно испугавшись конкуренции, циничный Булгарин в своей «Северной пчеле» обрушился на «Петербургский сборник» с разгромной рецензией.

Булгарин обвинил авторов сборника в рабском подражании Гоголю и обозвал все направление, за его пристрастие к натурализму и внимание к теневым сторонам жизни, «натуральной школой». (В своих доносах в тайную полицию он пошел гораздо дальше: «Некрасов – самый отчаянный коммунист: стоит прочесть стихи его и прозу в С.-Петербургском Альманахе, чтоб удостовериться в этом. Он страшно вопиет в пользу революции».)

Как известно, успешной книге даже ругань идет на пользу. Белинский немедленно экспроприировал ругательный ярлык, как это неоднократно – от давней готики до грядущего импрессионизма – случалось в истории мировой культуры. В своей очередной статье Белинский объявил, что «натуральная школа» – весьма удачное название для новых голосов в литературе: ведь старые были не натуральные, то есть искусственные, ложные. Так и закрепилось определение «натуральная» за гоголевской эпохой в русской литературе.

Однако молодой Достоевский, внешне продолжая в своих последующих произведениях отдавать дань Гоголю аллюзиями и ассоциациями, по сути, все решительнее отдалялся от своего кумира. Новая смелая повесть Достоевского «Двойник» (с подзаголовком «Петербургская поэма») вызвала раздражение переменчивого в своих настроениях и мнениях Белинского.

Сходящий с ума петербургский чиновник, которого преследует его двойник, – казалось бы, типичный гоголевский мотив. Но Достоевский, уже страдавший в это время еще не диагностированной эпилепсией, описал безумие своего героя с клинической точностью. Так Достоевский начал свое бесстрашное погружение в психологические бездны, в сферу подсознания.