История культуры Санкт-Петербурга

Невероятную экспансию ленинградской рок-сцены того времени Рекшан описал так: «Рок-групп наплодилось, словно кроликов; каждую субботу выступали в десятке мест. Героические отряды болельщиков проявляли поистине партизанскую изворотливость, стараясь проникнуть на концерты… Наиболее удачливые просачивались через женские туалетные комнаты. Иногда влезали по водосточным трубам. Иногда приходилось разбирать крышу и проникать через чердак».

Вдохновленные восторженным приемом у молодежной аудитории, ленинградские рок-группы появлялись со все более вызывающими песнями, отразившими «вкус тех лет – терпкий, с горчинкой противостояния, через которое входящее поколение больших городов пыталось, путаясь в чащобах, осознать себя». Рокеры пели об отчуждении молодых от советского общества, воспринимавшегося ими как лицемерное и враждебное, об их недоверии к официальной системе ценностей и о смутных поисках альтернативных путей самовыражения.

Для ленинградских идеологических аппаратчиков все это представлялось абсолютно неприемлемым. Власти, пытаясь изолировать рокеров от молодежи, организовали волну атак на них, и закулисных, и в печати, суть которых саркастически резюмировал в одной из своих злых песен кумир ленинградских рок-фанов, руководитель группы «Алиса», поклонник стихов Гумилева и Бродского, заводящий аудиторию бескомпромиссный Константин Кинчев:

Вот вы – ну, вы – пидарасы,
Наркоманы, нацисты, шпана!
Как один социально опасны,
И по каждому плачет тюрьма!

Несмотря на официальные нападки (а во многом, вероятно, и благодаря им), влияние рокеров на ленинградскую молодежь распространялось как лесной пожар. Огромную роль в этом обвальном процессе, в итоге почти тотально вырвавшемся из-под государственного контроля, сыграло массовое распространение «магнитиздата», как по аналогии с «самиздатом» были названы самодельные кассеты с записями отечественной рок-музыки. Ленинград стал в этот период центром русского подпольного «магнитиздата» – быть может, в силу присущего этому городу непреодолимого стремления немедленно закреплять свои творческие достижения всеми доступными средствами и интенсивно рефлексировать по их поводу.

Громогласные звуки местных рок-групп теперь оглашали чуть ли не каждый узкий и гулкий ленинградский двор-«колодец», распугивая призраки героев петербургских романов Достоевского. Сбылось то, о чем с неистовостью проповедующего пророка пел один из ведущих ленинградских рокеров, буйный Юрий Шевчук: «Над нашей Северной Пальмирой взойдет звездою русский рок!» Шевчуку суждено было сочинить замечательную рок-балладу о городе, облетевшую впоследствии всю страну и ставшую символом нового Питера:

Черный пес Петербург, есть хоть что-то живое
В этом царстве обглоданных временем стен?!
Ты молчишь, ты всегда в состояньи покоя
Даже в тяжести самых крутых перемен.

Ленинградскому року повезло на яркие дарования.

Звезд действительно было много, и среди них одной из самых ярких стал 25-летний Борис Гребенщиков, одновременно необычная и типичная фигура ленинградского рока. Когда высокий, стройный, русый Гребенщиков, похожий на Дэвида Боуи, выбегал на сцену в своем белоснежном костюме, переполненный зал ревел от восторга.

Впервые услышав «Битлз», 11-летний Гребенщиков, по собственному признанию, «понял, зачем живет». В начале 70-х годов он организовал с друзьями свою рок-группу «Аквариум», став ее гитаристом, главным певцом, поэтом, композитором и мотором. Оригинальные тексты Гребенщикова свидетельствовали о влиянии поэтов-акмеистов начала века (Иннокентий Анненский, Гумилев). Характерно, что это быстро уловили и официальные культурные идеологи, чьей реакцией на первые выступления «Аквариума» было: «Да это же символизм какой-то! Ахматовщина!»

Эта парадоксальная связь рокера Гребенщикова с классической петербургской традицией выражалась также и в его тяготении к изысканным орнаментальным мелодиям, красиво аранжированным в стиле мистического фолк-рока, а также к оформлению исполнений «Аквариума» как абсурдистских ритуалов, когда Гребенщиков своим напряженным тенором, напоминавшим о манере исполнения Боба Дилана, выводил:

У меня не осталось уже ничего,
Что я мог или хотел бы сберечь.
И мы – на полном лету в этом странном пути,
И нет дверей, куда мы могли бы войти.