История леса

Свести воедино все интересы и уладить конфликты между всеми лесопользователями было делом невероятно сложным. Владетельным князьям приходилось вести постоянную работу по поиску и выработке компромисса между отдельными пользователями. Поэтому начиная с позднего Средневековья выпускались многочисленные «лесные установления». Речь в них шла в первую очередь не об охране леса, а о поиске ресурсов для разнообразных пользований. Приходилось искать оптимальные пути разрешения споров – какой лес отвести плотогонам, где расположить стеклодувную мастерскую, куда можно пустить углежога, а в каком месте разместить лесопилку. Издание лесных наказов и установлений было ранней формой государственного ландшафтного планирования. Естественно, многие фюрсты оборачивали такую работу в свою пользу, думая прежде всего о собственной выгоде от использования леса. Другие хотели сохранить свои охотничьи угодья – нельзя же было терпеть, чтобы в княжеских форстах повсюду стучали топорами лесорубы и дымили угольные кучи. Но при всех усилиях по государственному планированию, которые нашли отражение в установлениях по лесу и форсту, оставалась одна проблема, не поддававшаяся калькуляции: интересы власти или пользователей, получавших от нее зафиксированное в наказах «благословение», всегда противостояли интересам крестьян. Крестьянам пользование лесом часто запрещалось или сильно ограничивалось, если оно не шло на пользу верховной власти. Во многих лесных установлениях вообще ничего не говорилось о том, где и как могли бы получить достаточно дров и строевого леса жители деревень. Поэтому когда древесина стала дефицитом, первыми страдали крестьяне. Это служило причиной множества конфликтов. Борьба за ресурсы, такие как лес, послужила одной из существенных причин Крестьянской войны 1525 года. Немалую роль сыграли «лесные» интересы различных сторон и в Тридцатилетней войне 1618–1648 годов. Датчане и шведы вторглись на территорию Померании[83], в частности, из-за того, что хотели получить доступ к тамошним лесам. Леса острова Рюген были вырублены и переправлены в Копенгаген, который в XVII веке активно строился и нуждался в больших объемах леса для строительства фундаментов. Померания «сгорела», как поется в детской песенке…[84].

Государственное планирование становилось все более трудной задачей, леса все убывали; положение накалялось.

XVII. Сады в дикой глуши

Несмотря на все усилия власти по планированию и наведению порядка, леса колонизованных регионов Европы с их высокой плотностью населения ждала такая же судьба, как леса других культурных народов в прежние эпохи. К XVIII веку в Западной и Центральной Европе лес перестал определять облик ландшафта. В окрестностях деревень его место давно заняли крестьянские поля и луга. Вокруг городов так же все было открыто, здесь находились хозяйственные земли горожан-земледельцев. Вокруг горных предприятий, кузнечных цехов и дробилен, рудоплавилен, стеклодувных мастерских, лесопилок, бумажных мельниц и т. д. лес был сведен, так же как и вдоль берегов рек на всем протяжении лесосплавных речных ходов. Ближе всего к тому, что мы сегодня назвали бы «устойчивым пользованием»[85], были низкоствольные хозяйства, где регулярно вырубалась столь же регулярно нарастающая пневая поросль. Но они напоминали скорее заросли кустов, чем настоящий лес. Леса, в которых выпасали скот, сильно осветлились. Под воздействием выпаса, продолжавшегося столетиями, а часто даже тысячелетиями, леса превратились в пастбищные, с редкими отдельными деревьями, или даже в пустоши, где разве что кусты можжевельника и терновника напоминали о том, что когда-то здесь был лес. Одиночные буки и дубы, росшие в таких местах, имели странную и даже причудливую форму – с широкой и мощной, сильно разветвленной кроной, узловатым коренастым стволом и развесистыми корявыми ветвями. Но вряд ли участки, где они росли, можно было назвать лесом. Под деревья загоняли свиней, чтобы они кормились желудями или буковыми орешками, так что только редкому желудю или орешку удавалось проклюнуться, чтобы подняться вверх молодым деревом. Сосны во многих местах были «обезглавлены» и выдолблены бортниками, а другие – подсочены, на их стволах висели ведра и мешки, в которые капала смола. Поврежденные деревья засыхали. Мелкие и крупные ветви еще оставшихся деревьев обрубали, более толстые сучья шли в печки, более тонкие вместе с листьями – на веточный корм для скота. Крестьяне собирали лесной опад вместе с почвой – иголки, листья, маленькие веточки, лишайники и мох. В некоторых местностях вырезали целые пласты дерна, они служили подстилкой уже не лесу или пустоши, а скотине в хлеву. Если сено и дерн оставляли в хлеву на зиму, то к ним добавлялся помет животных, и всю эту массу весной выносили на поля, она была превосходным удобрением. Но все эти вещества – и почва, и опад, если бы они оставались на месте и разлагались микроорганизмами, служили бы удобрением самому лесу.