История людей

Но если подумать, то это противоречит здравому смыслу. Если один охотник делал копья лучше, чем другие, то он, скорее всего, должен был дорожить ими. Наверное, другие охотники могли взять у него это копье — но вряд ли без спросу. И уж скорее всего мастер мог потребовать возврата своей вещи по первому слову.

Тут в силу вступает тот же самый постулат об избыточных и недостаточных ресурсах. Если каменных топоров много и они просто валяются у хижин, то любой может взять тот топор, который ему приглянулся. Если же хороших топоров мало, то у любого из них наверняка есть хозяин, который имеет преимущественное право пользоваться и распоряжаться своей вещью. Законы племени и вышестоящие члены рода могут ограничивать это право, но они не могут уничтожить само понятие собственности и частного владения.

Изделие, созданное неким первобытным человеком, ничем принципиально не отличается от дичи, которую он добыл. И то и другое — изначально его личная собственность, а законы общества могут лишь регулировать перераспределение собственности, но никак не предопределять ее отсутствие.

Склонность первобытных людей к воровству, которая часто отмечалась цивилизованными путешественниками, объясняется вовсе не тем, что в первобытном обществе нет понятия собственности, а лишь тем, что это понятие не распространяется на имущество чужаков или на определенные категории предметов. Например, всех зверей, которые пасутся на охотничьей территории племени, это племя считает своей законной добычей — и какое австралийским аборигенам дело до того, что гуляющие по их земле овцы на самом деле принадлежат английским фермерам.

Что до полинезийцев, прославившихся своей склонностью к воровству, то они к моменту их открытия европейцами по уровню развития общественных отношений были близки к грекам периода Троянской войны, и слова о первобытной дикости к ним вообще неприменимы. Полинезийцы были прекрасно знакомы с понятием собственности, и все-таки тянули у европейцев все, что плохо лежит.

Между тем, даже самым примитивным племенам знакомо понятие обмена, и весьма вероятно, что меновая торговля возникла в глубокой древности. Например, камень, пригодный для изготовления орудий, можно найти далеко не везде, и кроме лобового решения проблемы — воевать до полной победы с племенем, на территории которого такой камень есть, существует альтернативный вариант — менять на камень какие-то другие ценности. Копья, дубинки, бумеранги, еду и женщин.

Торговля — это вовсе не порождение эпохи разложения родового строя. Больше того, имеет смысл усомниться даже в самом существовании такой эпохи. Скорее родовой строй не разлагался, а перерастал в общинный на всем протяжении своего существования. И рядом с родовыми группами всегда имели место общины, основанные на других принципах — например, те же группы изгоев, объединившихся, чтобы выжить в борьбе за место под солнцем.

Стабильный устойчивый род с развитой системой табу и сложной иерархией родственных связей — это (если взять за основу теорию Льва Гумилева) средняя или даже поздняя стадия развития этноса. И наоборот, на ранней стадии выделившиеся из рода пассионарии и субпассионарии вынуждены ради выживания идти на нарушение многих табу, на изменение законов и упрощение взаимоотношений между родственниками. Если брат и сестра окажутся одни на необитаемом острове, они будут менее щепетильны в вопросе, заниматься им любовью или нет.

Беда в том, что первобытные народы, с которыми сталкивались европейские ученые нового и новейшего времени — это сплошь реликтовые этносы. Они находятся на самой поздней стадии развития, когда сложность родовой структуры и системы табу может перехлестывать через все разумные пределы, а развитие прекращается вовсе и окаменевшие общественные отношения сохраняются в неизменности веками. Это и ввело ученых в заблуждение, заставив думать, что общественные отношения были такими же окаменелыми на всем протяжении первобытной эпохи.

На самом же деле общественные отношения неизбежно должны были развиваться — как метафизически, так и диалектически. Метафизическое развитие — это заколдованный круг, движение от простого к сложному, которое, однако, в конце концов усложняет систему до такой степени, что делает ее неспособной к дальнейшему развитию. Такая система, как правило, гибнет или превращается в реликт, но в процессе развития или распада от нее отделяются живые ветви, которые возвращаются к началу круга и повторяют весь процесс заново.

А момент диалектического развития заключается в том, чтобы вырваться из круга. Это трудно, поскольку родовая структура — важнейший фактор стабильности. Цементирующее основание рода — это не табу, не законы и не воля вождей, а именно родство. «Мы одной крови — ты и я». И именно в силу этого общественная собственность стоит внутри рода выше частной. Не потому что «все общее», а потому что один родич вряд ли не откажет другому, если тот попросит у него какую-то вещь.