История Лизи

Взгляд Скотта медленно возвращается к воде. Лизи вдруг понимает: если ночь окончательно вступит в свои права и луна начнет гореть в пруду, как утопленная лампа, Скотта она потеряет навсегда. Осознание этого и пугает, и вызывает безумную ярость. Она вскакивает, сдергивает афган доброго мамика. Он подарен ее родственниками, в конце концов, и в случае развода она забрала бы его. Весь афган, целиком, даже если это и огорчило бы его. Особенно если бы огорчило.

Скотт смотрит на нее, на лице написано сонное изумление, отчего ее злость только нарастает.

– Ладно, – резко отвечает она. Такой тон непривычен ей и не годится для этого места. Несколько человек оглядываются. Ее громкий голос вызывает у них недовольство, возможно, раздражает их. – Хочешь оставаться здесь и есть лотос? Отлично. А я пойду обратно по тропе…

И впервые на лице Скотта она видит сильную эмоциональную реакцию. Она видит страх.

– Лизи, нет! – восклицает он. – Бумкни прямо отсюда! Тебе нет нужды возвращаться по тропе! Уже поздно, практически ночь!

– Ш-ш-ш-ш! – говорит кто-то.

Отлично. Она больше не станет нарушать тишину. Сворачивая афган, Лизи начинает спускаться. Когда до пляжа остается два ряда скамей, оборачивается. Отчасти она уверена, что Скотт следует за ней: это же Скотт, в конце концов. Каким бы странным ни было это место, он по-прежнему ее муж, по-прежнему ее возлюбленный. Идея развода приходила ей в голову, но, конечно же, это абсурд, на такое могут пойти другие люди, только не Лизи и Скотт. Он не позволит ей уйти одной. Однако, когда она оглядывается через плечо, он сидит на том же месте, в белой футболке с длинными рукавами и зеленых пижамных штанах, колени сжаты, пальцы рук переплетены, словно ему холодно даже здесь, в тропиках. Он не идет следом, и впервые Лизи позволяет себе крамольную мысль: а если причина в том, что он не может идти? Если так, то у нее есть лишь два варианта: остаться здесь с ним или вернуться домой без него.

Нет, есть и третий. Я могу пойти ва-банк. Обострить ситуацию до предела. Так что решать придется тебе, Скотт. Если на тропе опасно, отрывай свою дохлую задницу от скамьи и останавливай меня.

Она хочет оглянуться, пересекая пляж, но знает, что поворот головы – проявление слабости. Хохотуны уже ближе, а это означает, что и другие твари, которые могут отираться около тропы, ведущей на Холм нежного сердца, тоже где-то неподалеку. Под деревьями теперь царит кромешная тьма, и Лизи понимает, что почувствует присутствие твари, поджидающей ее, очень и очень скоро. «Она совсем близко, родная моя», – вот что сказал ей Скотт в тот день в Нашвилле, когда лежал на раскаленном асфальте, с пробитым легким, в шаге от смерти. И когда она попыталась уверить его, что не знает, о чем он толкует, он предложил ей не оскорблять его интеллект.

Или ее собственный.

Не важно. Я разберусь с тем, что поджидает меня в лесу, когда (если) возникнет такая необходимость. А сейчас я знаю только одно: Лизи, дочке папани Дебушера, предстоит выложиться по полной. Встретиться с той тварью, о которой и сам Скотт мог мало чего сказать. СОВИСА, любимая, и знаете что? Мне не терпится с ней схлестнуться.

Лизи поднимается по наклонному настилу, который ведет к ступеням и дальше.

12

– Он меня позвал, – прошептала Лизи.

Одна из женщин, которые стояли у кромки воды, теперь вошла в нее по колено, устремив мечтательный взгляд к горизонту. Ее спутница повернулась к Лизи, брови неодобрительно сошлись у переносицы. Поначалу Лизи не поняла, потом до нее дошло. Людям не нравилось, когда здесь кто-то говорил, и с этим ничего не изменилось. Она уже пришла к выводу, что в Мальчишечьей луне вообще мало что менялось.

Она кивнула, словно нахмурившаяся женщина потребовала объяснений.

– Мой муж позвал меня по имени, попытался остановить. Одному Богу известно, чего это ему стоило, но он позвал.

Женщина, стоявшая на берегу, со светлыми волосами, однако темными у корней, словно их следовало подкрасить, ответила:

– Помолчите… пожалуйста. Мне нужно… подумать.