История Марго

Я увидела на кухне человека, склонившегося над раковиной. На этой кухне собиралась вся семья. На стенах висели старые фотографии, на которых были запечатлены свадьбы и рождения детей, в углу стоял телевизор, длинный стол накрывала клеенка. Человек стоял ко мне спиной, и я не видела его лица, но догадывалась, что он молод, по сильным движениям ныряющих в раковину рук. Пол в длинном коридоре скрипел под ногами. В этот коридор выходили закрытые двери, за которыми скрывались спальни с деревянными кроватями и шкафами, а в самом конце – ванная комната с плесенью на плитке и аптечкой, забитой просроченным аспирином.

Я вернулась на кухню. Я почти не чувствовала школьного пола под ногами. Человек у раковины закончил мыть посуду. Он поставил последнюю тарелку на сушилку и обернулся. С его рук капала вода, превращая слипшиеся волоски в темные штрихи. Он искал глазами полотенце. Это был папа в своем центре, сияющий здоровьем, стройнее и намного моложе себя нынешнего. Таким я представляла себе дом, в котором он вырос. Никто не рассказывал мне об этом доме, я никогда не видела фотографий, но теперь, закрыв глаза, ясно представила его себе. Кружевные занавески на окнах и цветы, высаженные на узкой полоске земли между домом и дорогой.

Месье Х. прервал молчание, велел нам открыть глаза и сесть. Он дал нам десять минут, чтобы написать текст на основе этого упражнения.

– Опишите процесс визуализации пространства, – сказал он.

Что мы увидели сначала? Какие границы задали? Какие детали отметили? Были ли в нашем пространстве участки, тянувшиеся до бесконечности? Он записал эти вопросы на доске.

– Давайте, – сказал он. – Возьмите ручки и приступайте.

Мы с Жюльет переглянулись. Разве мы не должны изучать Канта или Гоббса? Как будто прочитав эти мысли, месье Х. успокоил нас.

– На следующей неделе вы будете читать Декарта, но прежде, чем заставлять ваши умы работать, мне хочется их расшевелить.

Мы склонились над тетрадями, а он продолжал писать на доске. “Сенсорное восприятие против интеллектуального. Осознанность. Негативное и позитивное пространство”.

После двух уроков философии у меня был английский, у Жюльет – немецкий, а потом у нас обеих – перерыв на обед, история-география и два урока математики. Занятия шли одно за другим с пятиминутными переменами. Учеба закончилась в пять. Мы с Жюльет вышли на улицу и посмотрели на “Шез Альбер” – кафе напротив лицея. Оно негласно считалось местом, где бывают старшие ученики, и теперь, перейдя в выпускной класс, мы тоже могли туда пойти. Я заметила в окнах знакомые лица. Столики были почти все заняты, посетители заказывали кофе, на первой неделе никто еще не начал учиться всерьез. Что я буду делать на следующий год? Я никак не могла представить себя в будущем. Съеду ли я из нашей квартиры, если останусь в Париже? Буду ли действительно поступать в Институт политических исследований? После уроков с месье Х. во мне проснулось желание заняться чем-нибудь другим – может быть, связанным с текстами. Хотела бы я быть как Жюльет. Она-то всегда знала, что хочет быть кинорежиссером. Она хотела творить и каждый день, как губка, впитывала все, что видела вокруг.

– Пошли ко мне, – сказала Жюльет, прерывая мои размышления.

Я облегченно вздохнула и двинулась за ней к метро. Я уже представляла, как мы преодолеваем несколько лестничных пролетов с неровными ступеньками и, запыхавшись, поднимаемся наверх, как пахнет свежевыстиранное белье на деревянной сушилке, как вечерний свет пятнами ложится на ее кровать. Мы будем сидеть на этой кровати с тарелками пасты и разговаривать часами.

Формируют ли нас пространства, в которых мы существуем? Наша квартира целиком состояла из границ, и, когда приходил папа, каждая стена укрывала нас, пряча от чужих взглядов и оберегая наше личное пространство. Эти границы существовали всю мою жизнь, и я всегда уважала их. Вне дома было сложнее. Последние три года мы перестали вместе ходить в рестораны – и папа, и Анук были уже слишком известны. Тем самым область наших возможностей со временем сузилась, и пространство, в котором мы могли перемещаться свободно, съежилось до нашей квартиры – центра моего мира.

Жюльет большую часть времени проводила у себя дома одна, без родителей, но это был ее собственный выбор. Я заметила, что она не напрашивается ко мне в гости. Она приняла как данность то, что мы всегда ночуем у нее. Может быть, она чувствовала эту мою жажду существовать в других пространствах, мгновенную непринужденность, с которой я занимала левую половину ее кровати, ходила после нее в душ, делила с ней ее неизменный завтрак. Мне нравилось бывать у нее, нравилось, что меня принимают в ее доме как подругу и как дочь, что я становлюсь частью другого мира. У Жюльет мне казалось, что в мои легкие попадает больше воздуха, тяжесть в ногах и руках постепенно проходит и я становлюсь невесомой, отрываюсь от земли и наконец могу дышать.

6