История Меланхолии

«...когда наступали тихие и спокойные часы перед рассветом, появлялась я и обрушивалась на нее и пронзала огнем ее тело, вынуждала ее покинуть теплую постель и идти в гостиную...

Мы сидели на диване в гостиной, и я заставляла ее тосковать. Это в моей власти, я могу заставить ее тосковать. Но я не могу объяснить ей, о чем она тоскует, ведь я, Камала, и сама этого не знаю».

АКЕДИЯ: УНЫНИЕ

Среди множества разных имен меланхолии есть одно красивое: acedia. Оно обозначает чувство потери, возникающее после сильного выброса ментальной энергии. Акедия — это смерть души. Ледяной холод. Пустота. Вялое безразличие. В Средние века слово было широко известно, потом забылось или попало под запрет и снова появилось уже в XX веке, когда его стали употреблять по отношению к людям, занимающимся тяжелой интеллектуальной или научной работой. Вот как описывает это состояние финляндский философ Рольф Лагерборг:

«Коллапс всей духовной жизни. Пустыня вместо мыслей, желчность чувств, отсутствие воли... Все безразлично, все кажется далеким, как после бурного и опустошающего проявления чувств. Полное расслабление, совсем не похожее на благой отдых, пружина растянулась и уже не сжимается. Леность, но не та, после которой наступает прилив энергии, а парализующая, душная... тление, зола, страдание без слез, полная индифферентность. Не меланхолия, а акедия»¹.

Похоже на психическое выгорание, не правда ли? Пустыня

Название этому состоянию было дано еще в античности: греческое слово akedeia означало «безразличие» — человек жил, ни о чем не беспокоясь, как еремиты в пустыне². Пустынники образовывали колонии, но у каждого была своя келья. Интенсивная духовная жизнь проявлялась в аскетических упражнениях. Потребности в еде сводились к минимуму. Много было только песка, жары и одиночества.

Здесь под палящим солнцем демоны (искушения) могли разгуляться вовсю. Самым отвратительным был «полуденный бес». По свидетельству отцов церкви, он выбирал себе в жертвы самых преданных и верных слуг Божиих и нападал на них, когда солнце достигало зенита. Это искушение, как никакое другое, подробно анализируется деятелями христианской церкви и психологически обосновывается.

Евагрий Понтийский, монах в колонии еремитов недалеко от Александрии, в IV веке н.э. писал с чувством, которое даже спустя столетия не может оставить читателя равнодушным:

«Бес уныния, который также называется “полуденным” (Пс. 90:6), есть самый тяжелый из всех бесов. Он приступает к монаху около четвертого часа и осаждает его вплоть до восьмого часа. Прежде всего этот бес заставляет монаха замечать, будто солнце движется очень медленно или совсем остается неподвижным, и день делается словно пятидесятичасовым. Затем бес [уныния] понуждает монаха постоянно смотреть в окна и выскакивать из келии, чтобы взглянуть на солнце и узнать, сколько еще осталось до девяти часов, или для того, чтобы посмотреть, нет ли рядом кого-либо из братии. Еще этот бес внушает монаху ненависть к [избранному] месту, роду жизни и ручному труду, а также [мысль] о том, что иссякла любовь и нет никого, [кто мог бы] утешить его. <...> Далее [сей] бес подводит монаха к желанию других мест, в которых легко найти [все] необходимое [ему] и где можно заниматься ремеслом менее трудным, но более прибыльным. К этому бес прибавляет, что угождение Господу не зависит от места, говоря, что поклоняться Ему можно повсюду (Ин. 4:21-24). Присовокупляет к этому воспоминание о родных и прежней жизни; изображает, сколь длительно время жизни [сей], представляя пред очами труды подвижничества»³.

Современник Евагрия Иоанн Кассиан Римлянин так описывает это чувство:

«Наконец думает, что, пребывая в этом месте, он не может спастись, что следует оставить келью, в которой ему придется погибнуть, если будет и дальше оставаться в ней, и потому как можно скорее переселяется в другое место. Потом уныние производит также ослабление тела и голод в пятом и шестом (по нашему счислению — в одиннадцатом и двенадцатом) часу, как будто он утомлен и ослаблен долгим путем и самым тяжелым трудом или проводил два или три дня в посте, без подкрепления пищею. Потому беспокойно озирается, вздыхает, что никто из братьев не вдет к нему, часто то выходит, то входит в келью и часто глядит на солнце, как будто оно медленно идет к западу. Таким образом, в таком неразумном смущении духа, как будто земля покрылась мраком, пребывает праздным, не занятым никаким духовным делом, и думает, что ничто не может быть средством против такой напасти, кроме как посещение какого-либо брата или утешение сном»⁴.