История мировой культуры

Многие гениальные поэты чувствовали мистическую силу слова, и с этим связано представление о художнике как пророке, возвещающем истину. Насколько всерьез можно относиться к таким претензиям? Настолько же, насколько серьезно можно относиться к мистике вообще. А известно, что там, где в примитивных обществах так относятся к мистике, осуществляется ее обещание. Здесь имеют значение еще два момента. Во-первых, обожествление слова в начальный период после возникновения речи. И, во-вторых, то, отмеченное Вико обстоятельство, что «первый Язык в первые немые времена наций… должен был начаться со знаков, или жестов, или тел, имеющих естественное отношение к идее» (Вико Д. Цит. соч. С. 144). Поэтому «логос» означал у древних греков еще и вещь, и слово было едино с делом.

То, что первоначально все виды искусства связаны с мистикой (литература, живопись, музыка, танцы), очевидно, так как мистика была предшествующей отраслью культуры. Вот что говорит Леви-Брюль о плясках, которые устраивали равнинные индейцы Северной Америки перед охотой на бизонов. «В этих плясках индейцы представляли, «разыгрывали» отдельные эпизоды этой охоты. Один из участников, покрытый бизоньей шкурой, подражал движениям пасущегося животного; другие, изображавшие охотников, приближались к нему с бесчисленными предосторожностями, внезапно на него нападали и т. д. Однако не следует задерживаться на этой пантомиме. Это – лишь внешняя, зрительно воспринимаемая сторона церемонии. Последняя имеет также и глубокий символический смысл. Она в действительности представляет собой не игру, а нечто совсем иное. По убеждению индейцев, эта церемония мистически действует на расположение, а следовательно, и на поведение бизонов: действие этой церемонии таково, что они после нее позволяют себя обнаружить, приблизиться к себе и убить себя» (Леви-Брюль Л. Сверхъестественное… С. 114–115).

Следует согласиться с Леви-Брюлем, что первобытные мифы и церемонии – не «элементарные формы религиозной жизни», как полагал Э. Дюркгейм, а скорее «до-религия». «Самый термин» до-религия», хоть он и не включает идеи необходимости эволюции, указывает, что дело идет о стадии, на смену которой может явиться религия в полном смысле слова» (Леви-Брюль Л. Первобытная мифология… С. 482).

Сказания древних народов – элементы, из которых складывается целостная мифология. Развитие искусства в процессе слово– и мифотворчества, порой соединяющихся вместе, ведет к ней.

Отдельные виды искусства также связаны между собой и помогают становлению друг друга. Поэзия возникла не только из словотворчества, но и, по Ницше, из подражания музыке, а трагедия – из дифирамба и хора. Существо трагедии – «видимая символизация музыки… мир грез дионисического опьянения» (Ницше Ф. Рождение трагедии… С. 112).

Перманентность искусства

Гипотеза дологичности первобытного мышления хорошо объясняет первичность мистики и искусства по сравнению с мифологией, философией и другими отраслями культуры. Но по мере того как мышление становится все более логичным, искусство теряет главенствующую роль и лидирующую позицию занимает мифология. С появлением логики жизнь, конечно, не становится всецело логичной. Соответственно, мистика и искусство остаются перманентно действующими, но теперь уже в условиях наличия конкурента, развитие которого они сами подготовили.

Искусство, имея культовую основу, постепенно уходит все дальше от практики, пока не забирается в «башню из слоновой кости», в которой можно заниматься «искусством ради искусства». Однако полностью уйти в себя искусству не удастся никогда. Художника называли пророком, потому что функция его была той же, что и у пророка. Любое культурное творчество – будь то художественное, религиозное или какое‑либо еще – есть пророчество.

В отдельные моменты истории искусство в лице своих гениев вспоминает о своей некогда главенствующей роли, и поэт слышит голос: «Восстань, пророк, и виждь, и внемли, исполнись волею моей». В эти минуты он не принадлежит самому себе. Состояние вдохновения бросает его в иной мир, в котором творец чувствует себя как дома. Его самого тянет из мира материальной жизни на мистический простор, где все сходится воедино. Неприкаянность в этом мире порождает стремление художников, наподобие Байрона или Лермонтова, к жертвенной смерти.