История мировой литературы. Древний Ближний Восток

Далее текст принимает форму явной пародии на только что состоявшийся акт творения (такие пародийные и комические черты свойственны амбивалентным первобытным культам). Устав от трудов, Энки и Нинмах устраивают пир и, достаточно захмелев, решают вступить в творческое соревнование (одна из целей поэмы, как ясно из ее финала, – утвердить превосходство Энки как бога-творца над богиней Нинмах). На сей раз они сотворяют всяческие отклонения от нормы и предлагают друг другу завершить свой труд. Так, Нинмах первым сотворила человека со слабыми руками, которые он не может согнуть, вторым – полуслепого, который «щурил очи», третьим – человека с червеобразной ногой (или червеподобного человека), четвертым – человека, который не мог выпускать семя (или мочу); пятое ее творение представляло собой бесплодную женщину, а шестое – существо, лишенное пола. Энки дает им вкусить хлеба и с легкостью определяет их судьбы: первого назначает царским стражем, второго наделяет искусством пения, третьего делает серебряных дел мастером, четвертого излечивает. По поводу же двух последних сказано:

Пятая женщина была – та, кто родить не может, —
вот кого она сотворила.
Энки, на женщину взглянув, на ту, кто родить не может,
Определил ее судьбу – в женский дом ткачихою ее устроил.
Шестое – оно не имело мужского корня,
оно не имело женского лона, —
вот кого она сотворила.
Энки, взглянув на существо, что не имело мужского корня,
что не имело женского лона…
Слугою дворцовым его сделал, такую судьбу ему назначил. [44–45]

Затем наступает очередь Энки, и он сотворяет сначала женщину, пригодную для деторождения (в чем трудность определения ее судьбы, непонятно, ибо здесь значительная часть текста разрушена), а затем – нечто абсолютно аморфное, немощное духом и телом, некую жалкую пародию на человека:

А второй, Умуль, – «мой день далек[345]

» – голова его былаСлаба, глаза его были слабы, шея его была слаба,
Жизнь дрожала, трепетала.
…Руки, голова трясутся, поднести ко рту хлеба он не может,
его спина была слаба;
Его плечи дрожат, его ноги дрожат, по ровному месту
ходить он не может, —
вот кого он сотворил! [45]
Энки обращается к Нинмах, которая должна определить судьбу сотворенного им существа:
Тем, кого ты создавала, я определил им судьбы,
я придумал для них пропитанье.
Теперь ты тому, кого я сотворил, определи ему судьбу,
Придумай для него пропитанье. [45]

Как ни пытается Нинмах дать вкусить странному существу хлеб жизни, у нее ничего не получается: существо ни на что не способно, оно не умеет даже разговаривать. Таким образом, Энки выигрывает соревнование.

Интересное новое прочтение этого эпизода предложила американская ислледовательница А. Килмер: Энки создал не беспомощного урода, но младенца, пока еще не приспособленного к жизни. Тем самым он гениально решил вопрос последующего рождения людей, которых уже не нужно будет лепить из глины[346]. Подтрунивая над возмущенной Нинмах, которой кажется, что ловкий бог ее обманул, Энки предлагает богине принять этого Умуля в лоно и родить его. Так или иначе, но все равно победителем оказывается Энки, и поэма завершается похвалой ему:

Нинмах не соперница владыке великому Энки.
О отец Энки, хвала тебе хороша! [47]

Второй вариант мифа о сотворении человека входит составной частью в произведение, имеющее форму диалога-спора между богиней скота Лахар и богиней зерна Ашнан («Скот и Зерно», или, по первой строке: «На Горе Небес и Земли…»). В зачине поэмы рассказывается о том, как «на Земле Первоздания божьей», «на Холме Священном» [74] были сотворены Лахар-Овца и Ашнан-Зерно, чтобы Ануннаки могли вкушать их дары – есть вкусную пищу и одеваться в одежды. Однако Ануннаки не знали, как пользоваться этими дарами, пока не был сотворен человек:

И вот, чтобы следить за их превосходными овчарнями,
Человек получил дыхание жизни.[347]