История моего самоубийства

Кольцо снайперов вокруг старика стянулось достаточно туго для того, чтобы стрелять наверняка, и, запаниковав, я машинально убрал изображение, чем вызвал искренний гнев Залмана. Звуки открывшейся пальбы возбудили его еще больше: он выругался и потребовал вернуть на экран свет. Притворяясь, будто не мог найти нужную кнопку, я растягивал время — пока стрельба не утихла.

Засветившийся экран уже наплывал на подстреленную жертву: лицо у старика оказалось безмятежным, а в углу рта, под растекшейся кровью, стыла улыбка… Раввин шумно вздохнул, хлопнул ладонью по колену, поднялся со стула и сказал, что американское телевидение лучше любого кино и ничего не оставляет воображению. Я завел было разговор о чем-то другом, но Залман попросил прощения за то, что кричал и удалился в зал, где уставшие за день петхаинцы заждались ночной молитвы. Пока шла служба, я записал наш разговор в тетрадь и положил ее в сейф, не подозревая, что расстаюсь с ней навсегда. После молитвы все мы направились на панихиду Нателы Элигуловой, в трех кварталах от синагоги.

52. Меланхолия есть душевная истерия, поражающая волю

Нателе не было еще сорока, а жила она в двухэтажном особняке в Форест Хиллсе, который купила сразу по прибытии в Нью-Йорк. Петхаинцы знали, что она богата, но никто не подозревал у нее таких денег, чтобы в придачу к пяти медальонам на такси отгрохать роскошный кирпичный дом с шестью спальными комнатами да еще пожертвовать 25 тысяч долларов на выкуп здания под синагогу. Тем более, что, по слухам, она отказалась везти в Нью-Йорк наследство, доставшееся ей от покойного Семы «Шепилова», как прозвали в шутку ее белобрысого мужа, который походил на известного под этой фамилией кремлевского чиновника, «примкнувшего к банде Маленкова, Булганина и Кагановича». Хотя Натела смеялась, когда «Шепилов» сравнил ее как-то с библейской красавицей и спасительницей Юдифью, она понимала, что легендарность человека определяется его неожиданностью. Таковой, неожиданной для петхаинцев, оказалась не только ее жизнь, но и смерть. По крайней мере, о том, что она умирает, им стало известно лишь за два дня.

Впрочем, ни с кем из петхаинцев она не общалась, только с пожилой одесситкой по имени Рая, ездившей к ней убирать из Бруклина. За два дня до Нателиной смерти Рая заявилась в синагогу и объявила Залману, что Натела умирает: лежит в постели бледная, не пьет, не ест, щупает себе голову и твердит, будто жить ей осталось пару дней, ибо появилось ощущение, словно ей подменили уже и голову, а в этой чужой голове шевелятся мысли незнакомого зверя. Рая сказала, что в последнее время Натела стала утверждать, будто во сне у нее выкрали ее же собственное тело, — как если бы голова оказалась вдруг на чужом туловище, в котором пульсировали органы нездешнего существа, чересчур крупные и горячие.

Залман тотчас же позвонил Нателе и осторожно спросил не болеет ли она. Ответила, что не болеет, а умирает. «Не дай Бог!» — испугался раввин и пообещал сейчас же поднять всех на ноги. Ответила, что дверь никому не откроет, а врачи ей помочь не смогут. Добавила еще, что две недели назад подписала завещание: доход с принадлежавших ей такси достанется синагоге, которую, дескать, в ожидании новой волны петхаинских беженцев следует расширить за счет пристройки во дворе. Разговаривала очень спокойно, — что и напугало Залмана.

Утром, вся в слезах, в синагогу прибежала Рая: стряслась, наверное, беда, сказала она, — Натела на ее голос не откликается. Залман позвонил в полицию, и, вместе с группой петхаинцев, включая доктора Даварашвили, поспешил к особняку, в котором жила Натела. У взломанной парадной двери стояли полицейские машины. Начальник участка оповестил петхаинцев, что, по его мнению, Натела скончалась без мучений, ибо смерть наступила во сне. Действительно, по словам очевидцев, мускулы на ее лице были расправлены, как в детском сне, а в открытых глазах застыло выражение, словно, умирая, она не знала, что расстается с жизнью или, наоборот, желала того: думала о смерти как о пространстве, где нет времени, — только спокойствие.

Я спросил Даварашвили почему же — если она и вправду умерла во сне глаза были открыты. Это мало что значит, ответил он, поскольку в момент кончины веки часто невольно раскрываются. Древние врачи, объяснил он, считали, будто природа устроила это с тем, чтобы, заглядывая в глаза мертвецов, люди сумели постигнуть естественное состояние человеческого духа, которым, по его расчетам, является меланхолия.