История моего самоубийства

— Мне там делать нечего: лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстояньи!

— Чудесно сказано, Сэрж! — обрадовалась Натела.

Теперь он признался, что сказанное сказано не им, и добавил:

— Придется посылать курьера. Слетаешь в Америку, Натела?

Натела ответила серьезно:

— Если наших тут не останется, я уеду навсегда!

Абасов раскурил трубку и вернулся ко мне:

— Я вам скажу честно. С коммунизмом мы тут погорячились, и это всем уже ясно. Рано или поздно все начнет разваливаться, и каждый потянется кто куда: Азербайджан, Узбекистан, Киргизстан, Айястан, — каждый в какой-нибудь стан. Айястан — это Армения. По-армянски. От слова «айя». Красивое слово. Вот… О чем я? Да: а куда, говорю, деваться нашей Грузии? Кто и где за нас постоит, кто и кому замолвит слово?! Нужен мост в другой мир, понимаете ли, опора нужна! А петхаинцы в Нью-Йорке — это хорошее начало. Люди вы быстрые, станете себе на ноги и со временем сможете — с Богом! — помогать и нам, если — дай-то Бог! — понадобится, то есть если все начнет разваливаться. Главное, не разбрелись бы вы там в разные стороны, не забыли бы родные края! Не забудете: вам там будет недоставать родного. Говорят, правда, в Америке есть все кроме ностальгии, потому что никто там не запрещает построить себе любую часть света. Но от ностальгии это не спасает! Человеку нравится не только то, что ему нравится! Вам будет недоставать там и того, от чего бежите! К тому же вы ведь южане, народ с душой! Не просто грузины и не просто евреи, грузинские евреи! Кровь с молоком! Или — наоборот! Я люблю эти два народа грузин и евреев! Аристократы истории! Да, хорошо: аристократы истории! Весьма хорошо!

Натела опять кивнула головой: мы, южане — народ с душой, и все, что ты про нас сказал, Сергей Рубенович, сказал ты весьма хорошо, — особенно про аристократов. При этом самодовольно погладила себе правое бедро, облитое вельветовой тканью. Я, однако, почувствовал вдруг, что не только эти слова «хорошо» или «плохо», но и все другие, сказанные им или кем-нибудь еще, взаимозаменяемы. Плохое есть хорошее, и наоборот; контрразведка есть разведка, и наоборот; все есть все, и наоборот. Значение истины в том, что ее нет, иначе бы ее уничтожили. В человеческой жизни ничто не имеет смысла, и, может, это ее и поддерживает, иначе бы — при наличии смысла — жизнь прекратилась бы. Какая разница — искупить ли вину и вызволить библию, или, наоборот, жить бездумно, то есть как живется.

— Генерал! — спохватился я. — А куда делась Натела?

— Я же послал ее за книгой.

— Не надо! — сказал я просто. — Я подумал и решил, что книга мне весьма не нужна. Не нужна весьма. То есть — совсем не нужна!

Генерал смешался и стал рассматривать зеленый перстень на пальце. Потом сказал:

— Вы не поняли: никакой вербовки.

— Я не о вербовке, — ответил я. — Просто нету смысла.

— Это, извините, несерьезно! — улыбнулся Абасов. — Почему?

Хоть и не всю, но я сказал правду:

— А потому, что ничего не стоит доделывать до конца.

— У вас, извините, большая проблема! — заявил Абасов таким тоном, как если бы это его испугало. — Вы очень впечатлительны: доверяете философии и во всем сомневаетесь. А это ограничивает: отнимает решительность и веру.

— Отнимает, — кивнул я. — Но ограничивает как раз вера.

— Знаете что? — Абасов поднялся с места. — Давайте-ка мы с вами отдохнем и выпьем чай! Нельзя же все время работать! Я работаю много, а работа мешает отдыху, — и рассмеялся. — Недавно, знаете, сходил с внучкой в зоопарк, и обезьяны таращили на меня глаза: вот, мол, до чего же, мол, может довести нас, обезьян, постоянный труд! Как вы, кстати, думаете: повезло или нет мартышкам, когда превратились в людей?

— Да, — сказал я. — Потому что, хотя обезьяна никому не служит, она не понимает, что это весьма хорошо. Кроме того, обезьяны позволяют загонять себя в клетку, а это весьма плохо.

— Ах вот оно что! — смеялся генерал. — Но она ж не понимает и этого! То есть в клетке ей весьма хорошо!

— Это она как раз понимает. Распахните клетку и поймете — понимает или нет. Сразу эмигрирует! — и я поднялся со стула.

— Спешите? — спросил Абасов и перестал смеяться.

— Нет времени, — растерялся я. — Я же в Америку уезжаю.

60. Мгновение любви есть мощная конденсация людского опыта

Нателу я увидел в зеркале — под самым потолком.