История моей юности

— Поймал, — сказал я. — Трех окуней больших.

— Молодец! — похвалил дядя и подсел ко мне.

— Кто это приходил?

— Да знакомые казаки.

— Чего они приходили?

— Какой ты любопытный! — засмеялся дядя. — Так просто.

— А кто это Владимир Ильич? — спросил я.

— Где ты о нем слышал? — удивился дядя.

— Да вы же о нем говорили.

— А-а… — протянул дядя. — Подслушал.

— И вовсе не подслушал. Я так слышал. Вы громко разговаривали… Кто это?

— Ну, брат, тебе о таких вещах еще рано знать… А много будешь знать — состаришься.

Мы возвращались уже вечером, когда солнце заходило за вершины леса. Было еще совсем светло. Заря ярким пурпуром заливала небо, и в ней, как в крови, плавали нежно-розовые облака.

Было так тихо, что, казалось, все вокруг замерло в томлении. Пахло дурманящим ароматом сочных трав… Теперь в лесу уже почти никого не было. Лишь суетливые птицы, готовясь на ночлег, о чем-то звонкоголосо переговаривались.

Мы шли по той же лесной тропе, по которой пришли и сюда, в траве шуршали какие-то мелкие зверушки.

В станице, как всегда вечерами по воскресеньям, большое оживление. По улицам, поднимая пыль, бредут с пастбища сытые коровы, овцы и призывно блеющие козы. Девки и ребята с криками и смехом загоняют скотину по дворам. На завальнях и крылечках, беседуя о былых ратных делах и почти забытых походах, сидят седобородые старики. Ребятишки шумными ватагами бегают с одного конца улицы на другой.

К правлению стекаются молодые парни на гульбище. Вот, управившись со скотиной, подоив коров, скоро придут сюда девушки, и тогда здесь начнется бурное веселье. Сначала будут петь сладкие и тягучие, как мед, и буйные и хмельные, как забродившее вино, хватающие за душу песни, а затем начнутся под гармонь веселые пляски.

До чего ж хорошо поют у нас в станице парни и девушки!.. А пляшут!.. Посмотрели бы вы!

Мы проходим мимо куреня деда Карпо. На бревнах, у плетня, сидят старики и старухи. Увидев нас, дед Карпо вскакивает с бревна, бежит к нам.

— Ну, что, рыболовы, наловили? — спрашивает он.

Дядя открывает кошелку, и дед с любопытством заглядывает в нее.

— Ух ты! — изумляется он. — Вот это да!.. Доброй рыбины наловили. А щука-то какая!.. Ну, что ж, Никодим Митрич, зови, видно, на уху-то..

— Милости просим, — приглашает дядя.

— А что ж, придем со своей бабкой, — охотно отзывается старик на приглашение… — А ежели уж так, то, — хитро подмигивает дед, — и сороковочку могем принести с собой. Припрятана у меня там… Раздавим по стакашку.

Еду на войну

На запрос атамана из Новочеркасска ответили, что дядю надлежит отправить на пополнение в 30-й Донской казачий полк без коня и обмундирования. Там его снабдят всем необходимым.

Дня через три после этого, получив в правлении документы, дядя собрался в путь. У него оказались и попутчики — военный фельдшер Беликов и два казака, отправлявшиеся из отпуска в 30-й полк. Это дядю устраивало: веселее ехать.

Отъезд дяди Никодима меня сильно огорчил. За время его пребывания у нас мы с ним очень подружились.

Меня вдруг осенила мысль: «А что если мне поехать с дядей на войну?»

Убежать на фронт мне давно хотелось. В станице, в училище нашем, да и всюду, только и говорили, что о войне.

Бывало, прислушаешься к разговорам парней, чего только не услышишь: и о нашумевшем на всю Россию подвиге усть-медведицкого казака Кузьмы Крючкова, и о том, как два шестнадцатилетних казачонка в лихой атаке полонили взвод австрийцев, и о многом другом.

А тут, на грех, еще я увидел фотографический снимок отличившегося на войне мальчугана с двумя георгиевскими крестами и лычками унтер-офицера на погонах, напечатанный в журнале «Нива».

«А что я, хуже этого мальчишки, что ль? — размышлял я. — Может быть, еще и похрабрее его… Убегу на войну!.. Уеду обязательно с дядей…»

Открыто сказать дяде о своем намерении я не решался, так как наверняка знал, что он меня не возьмет. А вот тайно уехать, чтоб он меня не видел, это другое дело. Ну предположим, дядя сядет в один вагон, а я — в другой. Ведь это же замечательно. Когда будем подъезжать к фронту, я объявлюсь. Дяде тогда некуда будет деваться, и волей-неволей придется ему взять меня с собой.

Так я и сделал. Как только дядя, распрощавшись со всеми, уселся в телегу вместе с казаками, своими попутчиками, и поехал, я тотчас же принялся за дело. Я надел защитного цвета рубашку, которую мне недавно сшили, приделал к ней погоны, приберегаемые с давних пор. Фуражка у меня была с кокардой. Сунув в сумку кусок сала и хлеб, я побежал на станцию.

На вокзале, дожидаясь поезда, дядя сидел в ресторане; я спрятался на перроне.

Когда подошел поезд, я проследил за тем, в какой вагон сел дядя Никодим. И, переждав некоторое время, нырнул вслед за ним. Кондуктор, стоявший у вагона, даже не спросил у меня билета. В вагоне мне удалось залезть на самую верхнюю полку, куда обычно пассажиры ставят багаж.

До самого Киева никто меня не беспокоил.

В Киеве дядя со своими товарищами вышел из вагона. Сдав в камеру хранения багаж, казаки поехали куда-то на трамвае, наверное, осматривать город.

Я вскочил во второй трамвайный вагон.