История моей юности

— Тихо! — ничуть не испугавшись, поднял руку Уваров. — Тихо!

Толпа замолкла не сразу. Долго еще слышались отдельные гневные выкрики:

— Разжирел, проклятый!

— Шею бы ему накостылять!

Дождавшись, когда все умолкли, писарь спокойно сказал:

— А ведь зря, граждане казаки, ругаетесь… Ей-богу, зря!.. Я ж вам чистую правду говорю… Ведь царь-то Николашка дурак был. Всеми делами управлял самый что ни на есть сиволапый простой мужик Гришка Распутин…

И снова взрыв яростных голосов.

— Брешешь, сукин сын!

— Стащить!..

— Бить!..

Не сдобровать бы тут писарю, избили бы его. Но заступились фронтовики.

— Чего набросились, старые, на человека!

— Правду ведь он гутарит!

Старик Руднев задрался с фронтовиком. За фронтовика вступились. И пошла свалка.

Про писаря Уварова все забыли.

В Темир-Хан-Шуре

Желание стать военным у меня уже совсем пропало, а все же пришлось мне поехать в Темир-Хан-Шуру. Теперь уже неудобно было не ехать, так как о своем отъезде я слишком много наболтал в станице.

Поезда во время войны ходили страшно медленно, ехал я очень долго. В то время по железной дороге ездили почти одни только военные. Вагон, в котором я ехал, был забит до отказа солдатами. Настроение у всех веселое, жизнерадостное. На груди у каждого — алый бантик. А у некоторых, видимо наиболее революционных, солдат кокарды, а порой так даже и погоны были обернуты красной материей.

Среди солдат велись нескончаемые жаркие споры о будущем России. Каждый говорил свое…

Из станицы я выехал еще зимой; на улицах лежали сугробы, а когда приехал на Кавказ, весна там была в полном разгаре.

Квартиру брата Павла я разыскал быстро.

На второй день после моего приезда Павел повел меня в канцелярию маршевой роты Дагестанского полка.

Канцелярия помещалась в небольшой комнате многоэтажного кирпичного здания. Здесь за большим столом сидел седовласый, подстриженный «под ершик» пожилой полковник в пенсне и черкеске.

— Разрешите войти, — обратился к нему Павел.

— А, Павел Ефимович! — поднялся навстречу ему полковник. — Здравствуйте!

Я с уважением посмотрел на брата. Сам полковник с ним здоровается.

— Я, господин полковник, вот насчет своего двоюродного брата, — кивнул на меня Павел. — Помните, я с вами уже говорил по поводу его… Вы обещали.

— Да-да… — проговорил полковник и взглянул на меня. Хорошо. Зачислим. Пусть оставит заявление. Придет командир сотни, штаб-ротмистр Джафаров, проведем приказом…

— Он имеет права вольноопределяющегося второго разряда, — сказал Павел.

— Очень хорошо. Значит, грамотный… Нам такого сейчас надо… Мы вас оставим служить у нас в канцелярии, — сказал мне полковник. — Сколько вам лет?

— Скоро семнадцать будет, — сказал я тихо, боясь, что полковник откажет мне.

Но полковник засмеялся.

— Молод. Очень молод. Так решено, здесь останетесь. Господин Зейферт! — позвал он.

Один из писарей подскочил за своим столом.

— Я вас слушаю, господин полковник.

— Помогите молодому человеку устроиться.

— Слушаюсь, господин полковник.

Писарь вывел меня из комнаты в прихожую и указал место за шкафом.

— Вот здесь поставим койку, — сказал он. — Прикажу привезти ее из цейхгауза. Белье, одеяло и обмундирование вы сами получите… Тут спит наш штаб-трубач… Я думаю, вы с ним подружитесь, и вам вдвоем будет не скучно… Устраивайтесь!

…Назавтра я уже был зачислен всадником в сотню, хотя работать надлежало в канцелярии. В тот же день я получил из цейхгауза все полагающееся мне белье и кое-что из обмундирования. С удовольствием надел на себя серую, дешевенького материала, гимнастерку с такими же погонами, дряненькие брючишки-галифе и грубые козловые сапоги. Все было бы хорошо, но мне не терпелось получить черкеску, папаху, кинжал и кавказскую шашку.

В канцелярии нас ежедневно работало шестеро: полковник князь Аргутинский, два писаря, старшие унтер-офицеры, Ковальчук, Зейферт и я. Какую роль я выполнял в канцелярии, я и сам хорошо не уяснил. Меня усадили за пишущую машинку и заставили учиться печатать на ней. Числился я в маршевой сотне, командиром которой был дагестанец, штаб-ротмистр Джафаров, фактически же я был в распоряжении полковника Аргутинского и работал в канцелярии.

Работа в канцелярии

Я научился печатать на машинке. Князь и писаря были довольны мной.

Но разве это могло удовлетворить меня? Разве я об этом мечтал, когда ехал сюда? Конечно, нет. Тысячу раз нет! Я был романтически настроенным юношей…

Я видел себя носящимся на великолепном скакуне в дыму сражений. Как молния, пылает в моей руке сабля. Бросая оружие, падают на колени передо мной немцы, прося пощады… Благодаря моему героизму наши войска одерживают победу… Меня прославляют, грудь мою увешивают крестами и орденами. За смелость и отвагу меня производят в офицеры (а может быть, и в генералы). Все восхищены мной, моей храбростью, особенно молоденькие красивые девушки…

Вот о чем я мечтал и вдруг… машинка… переписчик.

Из нашей маршевой сотни на пополнение действующих на фронте дагестанских кавалерийских полков часто отправлялись команды всадников. Я завидовал им.