История моей любви

— Давай потихоньку, а?.. — попросил я.

Она кивнула.

И мы осторожно стали водить пилой по бревну, чтобы сделать надрез. Потом я стал делать движения пошире и настороженно следил, как потянет пилу на себя Нина. Обрадовался, когда понял, что Нина пилит вполне хорошо и пила углубляется в бревно быстрее, чем мне казалось поначалу. Удачно, значит, наточил я ее. Я перестал следить за Ниной, видел перед глазами только мерно движущееся полотно пилы, серовато-синее в сумерках. Спина у меня заныла, руки начали неметь, но я все двигал и двигал ими, ни о чем не думая, боясь сделать хоть одно неверное движение. Было такое ощущение, точно весь мир для меня сейчас сошелся в одном.

Нина вдруг перестала тянуть пилу, всем телом навалилась на бревно и, широко открыв рот, стала жадно глотать воздух. Хотел что-то сказать ей, но вместо этого сам упал на бревно.

Не знаю, сколько времени мы так лежали. Сладостная истома опять разлилась по телу… Снова мне удалось перебороть себя и опомниться. Я распрямился, подергал за пилу. Нина медленно открыла глаза, с недоумением повела ими по сторонам. Вокруг нас в темном сумраке высились стены сгоревшего дома, над головой торчали железные балки перекрытий, внизу громоздились кучи штукатурки и снега. Нина встретилась глазами со мной, долго и беззвучно шевелила губами, потом послышался ее слабый шепот:

— Как… в страшном сне… Да?..

— Да, — согласился я и потянул за пилу.

Нина поняла наконец, чего я хочу, и совсем по-детски жалобно сморщилась. Хоть мне и жалко было ее, но я молча продолжал тянуть за пилу. И Нина не заплакала, лицо ее снова стало сердитым и упрямым, глаза прищурились, она тоже начала пилить.

Когда звук пилы стал уже другим, свободным и легким, а первый кругляш отвалился от бревна и стремительно покатился вниз, мы с Ниной опять упали на бревно… Я почему-то увидел, как давным-давно отец учил меня кататься на коньках, а я никак не мог устоять на них и все старался лечь на лед. Тогда отец взял в руку снегу и стал тереть мне лицо. Это было так не похоже на него, так удивительно, что я очнулся и понял, что это Нина трет мне лицо.

— Умрем мы с тобой, Пашка… — хрипло выговорила она.

Мы посидели еще рядышком, потом начали отпиливать второй кругляш. Пилили бесконечно долго, часто останавливаясь и передыхая… Мне было так нестерпимо горько, как бывало только в детстве, когда тебя незаслуженно обидят, и так же хотелось плакать, но я не плакал…

Мы все-таки отпилили и второй кругляш, он тоже скатился куда-то вниз, в темноту. Отдышались, и я вдруг сказал:

— На завтрашнюю топку хватит… И вам, и нам…

Нина долго молчала, потом кивнула согласно. Тогда я сказал, все боясь снять рукк с бревна, перестать за него держаться:

— И кругляки, что отпилили, завтра утром возьмем, расколем…

Нина опять кивнула, ответила с трудом:

— Ночью на них никто не наткнется…

Я нерешительно снял с бревна руки… Ничего, стоял довольно уверенно. Нагнулся, взял лопату. Глянул на Нину, она в руках держала пилу. Повернулся и на ощупь стал выбираться из развалин. Вокруг по-прежнему стояла глухая тишина.

— До завтра, Пашка, — проговорила сзади Нина.

Я обернулся и увидел, что Нина протягивает мне пилу. Взял ее и тоже сказал:

— До завтра.

12

Вошел в квартиру, постоял в прихожей: машинка Олега Ильича не стучала — не пришел он еще, значит, из своего Эрмитажа. Вошел в нашу первую комнату, поставил к стене пилу и лопату, открыл дверь в жилую. В ней было темно и тихо — мама, значит, еще не пришла. Вошел, стал раздеваться. Долго-долго развязывал и снимал шапку, потом тулуп. С трудом, точно они чугунные, положил их на обычное место у окна, ощупью нашел табуретку, сел… Тогда бабушка спросила:

— Отпилили хоть по кругляшу?

— Отпилили… Завтра утром расколю.

— Вот молодцы… На сегодня у нас еще есть. Ты приляг на минутку, а?… Не раздевайся, а как есть, а?.. — Голос у бабушки был какой-то необычный.

Я на ощупь добрался до своей кровати и лег, свесив ноги в валенках на сторону, чтобы не пачкать попусту одеяла. Лежал, раскинув руки, спиной чувствуя упругий матрац, головой — мягкую подушку. Ощущение, что я невесомо плыву, чуть покачиваясь на волнах, постепенно стало проходить. Спросил бабушку:

— Не знаешь, шесть уже есть?

— Есть.

— Чего же это мама-то задерживается?..

Бабушка не отвечала. Я подождал, опять спросил:

— Что бы это могло ее задержать?

И тогда бабушке пришлось ответить.

— Танечка уже приходила после работы… — голос у нее был все такой же странный, и замолчала она как-то вдруг, будто споткнулась.

— Ну?! — не вытерпел я и даже попытался привстать на кровати.

— Да что ты? Не беспокойся… Воронцова к нам заходила, сказала, что встретила почтальоншу Липу, та сама хотела зайти, да сил у нее не хватило…

— Письмо от отца?

— Кажется…

Нельзя было об этом спрашивать, но я все-таки не вытерпел:

— Или не письмо?

Бабушка опять помолчала, выговорила прерывисто:

— Да нет… письмо…