История моей любви

— Говорили! — я решительно взяла у него из рук трос, нагнулась и стала заводить его под редуктор так, чтобы при установке на фундамент трос не придавило тяжестью редуктора, чтобы его можно было свободно вынуть.

Хорошо бы сократить фамилию Патронова, чтобы прозвище это больше соответствовало его длинной и худой фигуре, — подумала я, сердясь на него; ну, к примеру, просто Пат. И сразу удовлетворенно успокоилась, когда Белов одобрительно хмыкнул:

— Правильно, Анка, — и оба они с Патом стали помогать мне.

До обеда мы установили редуктор на фундамент, даже успели проверить: отверстия в палубе и редукторе совпадали точно. К этому времени у меня уже было надежно-бодрое состояние, даже радостное. Во-первых, я почти не устала, хотя работала совершенно на равных со всеми, только раскраснелась да расстегнула воротник комбинезона. Поначалу они старались принять на себя тяжесть побольше, но я сказала:

— Не обижайте меня: тут я вам не дама, кавалеры.

И они только чуть улыбнулись… Будто и уважительно даже.

Во-вторых, мне просто полезна физическая работа, как всякому молодому и здоровому человеку, это я еще в училище заметила. Поэтому я как-то повеселела… То есть когда наша бригада, чтобы передохнуть минутку, закуривала, машинально вытирая пот, я говорила:

— А теперь на секундочку расслабимся, подышим поглубже.

Или:

— Легче нашему теленку: реже начал он дышать.

Или:

— Теперь я понимаю, почему мужчины уравняли нас с собой: одним-то им не управиться на земле-матушке!

И они улыбались.

А в-третьих, мне кажется, было приятно еще и потому, что мы делали серьезную работу: когда судно выйдет в море и оно заштормит, любая наша недоделка может сказаться самым роковым образом. И впервые поняла я: решительно все, любая мелочь, самая незначительная на первый взгляд, делалась здесь очень грамотно. В училище я и не представляла, что тот же редуктор, к примеру, может устанавливаться на фундамент так обдуманно, когда каждое твое движение должно быть наполнено смыслом. Все потому, что море не прощает ошибок и работничка вроде нашего водопроводчика Трофки на пушечный выстрел нельзя допускать к нашему делу.

А о главном, за что я по-особенному и сейчас люблю свою работу, я, наверное, даже и не сумею сказать. Это я тоже впервые почувствовала в тот же первый день. Я знаю, что это может показаться смешным, но уж такой я человек. Коротко говоря, это настоящая мужская работа. И делают ее тоже настоящие мужчины, а не Трофки и не киноковбои: в моих товарищах все от простого русского мужика и ничего нет от парня, стреляющего с бедра, любящего покрасоваться. И делают они ее ровно, уверенно-спокойно и обдуманно, так что, неспешная с виду, она выходит удивительно спорой. И вся атмосфера в нашей бригаде такая же, по-деловому ровная и уверенно-спокойная. Только потом я тоже поняла, что создается эта надежность умением и силой, которые каждый чувствует в себе; и привычкой — любовью к своему делу. И я-то тоже — и это самое главное! — вместе с ними, на равных с ними!

В общем, когда начался обед, они закурили, а Патронов сказал, удивленно глядя на меня:

— А ты, Анка, вполне… То есть извини, что я поначалу сомневался в тебе.

— Порядочек, Анка! — весело и тоже будто облегченно засмеялся Шамогонов.

— Молодец, девка! — и Белов осторожно поправил мне воротничок комбинезона.

А Леша ничего не сказал… Только когда я сняла платок и волосы рассыпались у меня по плечам, он удивленно вытаращил на них глаза, будто впервые в жизни видел такое чудо. Я покраснела, но все-таки спросила:

— Покороче, может, мне их обрезать?

— Что ты! — он откровенно испугался.

А они трое засмеялись. Потом — и я вместе с ними, а Леша только улыбнулся смущенно.

Обедали мы в столовой самообслуживания, всей бригадой сидели за одним столом. И я подвигала им хлеб или соль, перец… Потом собрала грязные тарелки.

— Ишь ты! — Патронов удивленно разглядывал меня.

А Белов просто сказал:

— Вот и хозяюшка у нас появилась.

А Шамогонов с Антоновым молчали.

— Ну, двинулись, — сказал Белов, глянув на часы, и встал из-за стола.

Опять вслед за ним мы вышли из столовой. Обеденный перерыв еще не кончился, на заводе было тихо, только так же громоздились вокруг высоченные корпуса судов, краны стояли неподвижно да солнце светило ярко и вода была блестящей. Они курили, а я молча шла рядом, все потихоньку радуясь обретенному чувству уверенной надежности.

И домой в тот день, помню, приехала хоть и усталой, но по-новому ровно-спокойной. Когда мы сели втроем ужинать, отец все улыбался, поглядывая ласково на меня, а я вдруг сказала ему:

— Нашла я свое место в жизни!

И отец, чего я вообще не помню за ним, протянул через стол свою большую руку, ласково положил ее на мою, сказал:

— Я очень рад, Анка! Да уж с год, наверно, я был уверен, что эта работа по тебе. — И чуть пожал мою руку.

А мама обняла меня, расцеловала, даже прослезилась:

— Молодец наш слесаренок!

Когда я поела, то вдруг почувствовала, как же сильно устала за день, прямо-таки глаза у меня слипаются. Пошла, легла спать и заснула мгновенно, только почувствовав щекой подушку.