История моей любви

Пошла потихоньку по улице, сама не зная, куда иду… Странно только, что сомнений относительно визита к Люблиным у меня не возникало, то есть должна я пойти к ним — и все!.. Я почему-то была уже уверена, что одна из причин нового поведения Тарасовых — в этой самой Марине, ну, и надо мне это выяснить до конца. А что поступком этим я бью по Игорю, так ведь на карту жизнь моего будущего ребенка поставлена, а Игорь — его отец! А кроме этого, правду сказать, не создана я для иезуитских методов ведения затяжной холодной войны, в моем характере — скорее честный и такой же молниеносный ответ ударом на удар… И вдруг возникший мой второй человек по-своему рассудительно поддержал меня, объективно заметив, что нельзя не учитывать характер будущего противника, когда начинаешь военные действия против него. И странно — он даже поудивлялся вместе со мной, — что хитроумные Тарасовы заранее не применились к манере боя, обусловленной моим характером. Тут уж я сама возразила ему, процитировав известные слова о тонущем, который за соломинку готов ухватиться. И он был вынужден согласиться со мной, что Тарасовы отчаянно торопятся, даже растерялись они слегка. А мой первый человек в этот момент горестно всхлипнул… То есть я как-то разом поняла: на все пойдут Тарасовы, только бы уберечь сына от законной регистрации брака со мной, оставить ему свободу жениться так, чтобы «женитьбой еще на ступеньку подняться», как сказала Дарья Тихоновна! И своим признает Игорь моего ребенка, и алименты будет платить… Даже увидела вдруг, как старшие Тарасовы извиняюще говорят:

«Для сына существует только наука, где же ему было выстоять против такой напористой особы, как эта Лаврова… К сожалению, обычные грехи молодости, как их принято называть».

Вдруг поняла, что уже плачу, сидя на скамейке, от бессильной злобы плачу: и своим признает Игорь ребенка; и алименты все восемнадцать лет исправно платить будет, и в выходной как-нибудь заедет ко мне погулять с ним, и подарки ему привезет, но настоящим отцом не будет, ни за что и никогда не будет!.. И я сама ничегошеньки-ничего поделать с этим не смогу!.. А ведь Игорю хорошо со мной, возможно, даже любит он меня, как умеет, как ему природой его любить положено, сколько чувств на это она ему выделила. А вот ведь буквально на горло себе человек наступит, только бы не простудиться невзначай на ветру, ай-яй-яй!..

Теперь мне кажется, что вот именно тогда, на скамейке, горько плача и замерзая от уже зимнего ветра, я окончательно и решила: не может, да и сам никогда не захочет Игорь быть истинным отцом моего ребенка!..

Но главное-то — я сама и в этом случае с Игорем виновата ничуть не меньше, чем раньше с Борькой!.. Оба они обманули меня, пусть Игорь и потоньше, и похитрее, чем Залетов, пусть не всегда желая того сам. Но и я виновата, что доверилась ему так же безоглядно, как до этого Борьке, и стремительно летела ему навстречу и, значит, сама с готовностью шла на его обман!..

Но тотчас спохватилась, что по-настоящему ничего еще не выяснила, что должна еще набраться терпения и сил, что это нужно не мне одной!.. И вдруг наткнулась глазами на будку телефона-автомата. Сначала долго смотрела на нее, мигая и вытирая мокрое лицо, застывшее от ветра, все стараясь что-то вспомнить, и вспомнила: да ведь мне надо позвонить Петрашевскому, может, на работе он еще, уж он-то все должен знать про командировку Игоря! Вскочила, побежала к телефону, успела машинально подумать: а ведь Тарасовы наверняка и этот вариант предусмотрели.

В будке телефона-автомата долго искала двухкопеечную монету, совалась руками в сумочку и по карманам, а номер телефона Петрашевского, который набирал тогда Игорь, и что секретаря Вадима Павловича зовут Агнессой Викторовной, помнила хорошо.

Опустила монетку в прорезь автомата, сняла трубку, послушала гудение в ней и сообразила: это я, выходит, на уровень Тарасовых опущусь, если поведение их сына у Петрашевского буду проверять?! Нет уж!..

14

Вышла из будки и тихонько пошла к остановке автобуса, чтобы ехать домой. И видела уже, что на улице совсем темно и оранжевый свет фонарей лежит на сероватом от мороза асфальте; и люди спешат, как всегда; а ветер такой холодный, что даже больно, как в детстве, мерзнут щеки и губы. Подняла воротничок пальто, надела перчатки и поправила шарф… Как же плохо мне без родителей все-таки, да и восемнадцать лет, конечно, небольшой еще возраст… Сейчас пришла бы домой, а за столом сидят и ужинают отец с мамой, и уютно в комнате, и тепло, и надежно!..

А может, потерпеть мне, все и образуется?.. И сживемся мы с Игорем, и будем жить, как те же старшие Тарасовы…

И улыбнулась брезгливо: нет, не надо мне такой семейной жизни, чтобы сначала сживаться неизвестно сколько лет с чужим человеком, пока родным его почувствуешь…

Но ведь без умного терпения, без снисхождения к слабостям другого, без дружеской доброты настоящей семьи не построишь?