И тогда уж я откровенно заплакала, даже пришлось мне остановиться и платок из сумочки достать. Отвернулась от Леши и долго вытирала лицо, а он стоял и курил, глядя в сторону, только затягивался дымом жадно и часто-часто. Продышалась наконец, уже чувствуя в груди горячую легкость, взяла снова Лешу под руку, и он тотчас пошел рядом со мной, будто ничего решительно не случилось. Даже сказал все так же ровно, только вот на меня никак не мог поглядеть:
— Так первая причина, что я дальше не пошел учиться, в том, что у меня было не призвание к физике и научной работе, а обычное мальчишеское увлечение ею. — Он чуть улыбнулся наконец-то: — Хоть и посерьезнее, конечно, чем у Сашки Белова. — Леша вздохнул и все-таки посмотрел на меня, а я с радостью увидела в его глазах и всегдашнюю доброту, и ясное понимание всего, о чем мы с ним сейчас говорим; такого по-человечески родственного и доброжелательного понимания у меня никогда не было с Игорем, а уж о Залетове и говорить нечего!.. И Леша, я видела, тоже чувствовал все это так же, как я сама, даже повторил вдруг: — Принял бы ее обратно и с ребенком… — Смутился, отвел глаза и заговорил уже быстро: — Если бы у меня настоящее призвание к научной работе было, я бы и институт кончил, и аспирантуру, потому что человек, мне кажется, просто жить не может нормально, если призвание его не удовлетворено, мучительное для него существование тогда, Анка. А так я в институте только чужое бы место занимал, да и сам бы мучился, хоть и с учебой справлялся бы, конечно, да и после…
— На цыпочках постоянно пришлось бы существовать? — вспомнила я слова Степана Терентьевича.
— В лучшем случае — вприпрыжку… — Он даже усмехнулся: — А ты только представь меня, как я — и вприпрыжку? Это при моем-то росте и прочем? — И захохотал на всю улицу гулким басом, а я — за ним.
Потом я все-таки спросила:
— А вторая причина?…
— Да ты и сама ее знаешь… — И смотрел на меня все так же по-доброму просто, но не подсказывал уж, будто хотел, чтобы я сама угадала; и это было тоже впервые у нас с ним.
И я совершенно так же просто, как и Леша, и ничуть не тревожась, что могу ошибиться, и тогда…
— Да наша с тобой работа вот и есть наше призвание в жизни, — сказала я.
Он поглядел еще мне в глаза, потом удовлетворенно улыбнулся, что мы с ним хорошо поговорили без слов, и кивнул:
— Только я, как ни странно, еще во время службы на флоте это понял.
— А я — как-то сразу, еще в училище, наверно. Ну, а уж как на завод-то пришла, да вместе с вами четырьмя оказалась!.. — даже голос у меня от волнения дрогнул.
А еще через неделю, кажется, ко мне вечером вдруг приехал Игорь с большим букетом цветов и целым чемоданом детского белья. И хоть внешне он не изменился, я удивленно поймала себя на том, что веду себя с ним как с совершенно посторонним человеком. Посторонним, чужим и, главное, чем-то очень неприятным мне человеком, чуть ли не до брезгливости неприятным… Поблагодарила за цветы и белье, но продолжала стоять в прихожей, не приглашая его ни раздеться, ни пройти в комнату. Лицо его было по-прежнему таким же красивым, как у заграничного киногероя; и напряженным по-всегдашнему, конечно; и ноздри трепетали, как у Маргариты Сергеевны.
— Анка, ну прости меня! — выговорил он наконец хрипло. — Я все понял!.. Я прошу тебя быть моей женой!.. Понимаешь, я вдруг понял, что люблю тебя, да-да!.. Я не могу без тебя, понимаешь?!
И все так же он был красив; и говорил сейчас, кажется, искренно, хоть и чуть по-мальчишески у него это выходило. А я стояла и смотрела на него, как зритель на артиста в театре, играющего в пьесе свою роль. И то же удивление во мне оставалось, потому что ощущение брезгливой неприязни к этому человеку все усиливалось и усиливалось.
— Если тебе будет легче, то прощаю, — устало наконец вздохнула я.
— Спасибо! — опять-таки совершенно по-мальчишески вскрикнул он.
— Но женой твоей я быть не могу, — так же ровно договорила я, все не двигаясь. — Никак не могу!
— Да почему?!
— Разлюбила я тебя.
— Это у тебя пройдет, ты сейчас просто беременна!
— Я не о такой любви, я о настоящей. И ребенка своего не могу тебе доверить.
— Да почему?
Я еще раз прислушалась к себе: ничегошеньки-ничего я не испытывала, кроме обычной усталости, совершенно естественной для меня сейчас, решительно ничего! И терпеливо сказала все, как чужому человеку:
— Не имею я права вырастить своего ребенка мещанином, хоть официально сейчас такого гражданского сословия и нет, вот и все.
— Ах, так?!
Даже мурашки у меня по спине пробежали, так неприятно мне сделалось, что Игорь все еще здесь, в прихожей, вообще в квартире, где когда-то жили мои родители!.. И я сказала:
— И вот еще что: ребенку я твоего имени не дам!
— Как так?.. А алименты?
— Если ты не отец, какие же алименты?
— Вон как… — и с лица его постепенно начала сбегать напряженность, он даже переспросил с откровенной надеждой: — Окончательно решила?!
— Ты же меня, кажется, знаешь.