Всеобщий хаос, царивший в то время в Вашингтоне, не поддается никакому описанию. Когда я в первый раз увидел тогдашнего главнокомандующего, генерала Скотта
42, два человека вели его под руки к экипажу. Это был отживший, дряхлый человек, парализованный не только физически, но и духовно. И на этой почтенной реликвии прошлого держалась вся организация республиканских боевых сил!Его главный уполномоченный, генерал Тейлор, являлся его достойным сподвижником. С этими двумя старцами и еще несколькими столь же мало пригодными сотрудниками нам приходилось совещаться о перевозке воинских частей и боеприпасов. Они все стояли за самую строгую дисциплину, но уже давным-давно вышли из того возраста, когда человек бывает на что-нибудь годен. Иногда приходилось дожидаться целыми днями, чтобы добиться от них решения самых экстренных вопросов. Я не помню, чтобы во главе хотя бы одного департамента в то время стоял молодой энергичный офицер.
То же самое, говорят, творилось и в морском ведомстве, но с ним я не имел непосредственных сношений. В начале войны флот играл второстепенную роль, первенствующее значение имели сухопутные войска. Нельзя было ожидать ничего, кроме поражений, пока во главе департаментов стояли подобные руководители, а это, конечно, нельзя было изменить сразу. Вполне понятно было нетерпение населения, вызванное тем, что организация боевых сил происходила чересчур медленно, и все-таки я до сих пор удивляюсь, с какой быстротой хаос, царивший во всех департаментах, превратился в стройный порядок.
Что касается нашей деятельности, то мы имели то большое преимущество, что военный министр Камерон уполномочил мистера Скотта предпринимать то, что тот найдет нужным, не дожидаясь решений чиновников военного министерства. Мы в полной мере использовали это право, и большое значение, какое приобрели железнодорожное и телеграфное ведомства с самого начала войны, в значительной степени объясняется могущественной поддержкой, оказанной нам министром Камероном.
Когда я в 1861 году был вызван в Вашингтон, мы все предполагали, что война скоро кончится. Но очень скоро пришлось убедиться, что она может затянуться на годы. Вследствие этого возникла необходимость назначить на посты в военном министерстве постоянных служащих. Пенсильванская железная дорога не могла долго обходиться без мистера Скотта, а он, в свою очередь, решил, что и я должен вернуться в Питсбург, где мое присутствие было крайне необходимо. Поэтому мы передали департамент в другие руки и вернулись каждый на свою должность.
После моего возвращения из Вашингтона наступила реакция: первый раз в жизни я серьезно заболел. В течение некоторого времени я еще пытался выполнять свои обязанности, но вскоре был вынужден на время выбыть из строя. Однажды днем, находясь на открытом участке пути, я получил легкий солнечный удар. Я, правда, выздоровел, но с тех пор уже не мог переносить жару. Я должен был беречься от солнца и в жаркие дни чувствовал полное изнеможение. Вследствие этого мне приходилось в течение многих лет проводить жаркие летние месяцы в горах Шотландии.
Я получил отпуск от компании Пенсильванской железной дороги, и таким образом мне представился долгожданный случай поехать в Шотландию. Моя мать, мой старый друг Том Миллер и я 28 июня 1862 года уехали из Америки на пароходе «Этна». Мне было в то время двадцать шесть лет. Высадившись в Ливерпуле, мы немедленно поехали в Данфермлин. Ничто в жизни не вызвало во мне такого волнения, как возвращение на родину. Мне казалось, что все это сон. С каждой милей, приближавшей нас к родным местам, волнение все росло. Моя мать тоже была чрезвычайно взволнована. Я очень хорошо помню, как она при виде хорошо знакомого куста вскричала: «Вот он, наш дрок, наш милый дрок!». Ее сердце было до того переполнено, что слезы полились у нее из глаз. Чем больше я старался ее успокоить, тем сильнее она волновалась. Я сам готов был упасть ниц и целовать эту священную землю.
В таком настроении мы прибыли в Данфермлин. Мы узнавали все, до самых мелочей, но в срав-
Э. Карнеги в 26 лет со своим другом Томом Миллером во время поездки в Данфермлин.