История моей жизни

Все, что попадается мне на глаза, напоминает мое пребывание здесь. Ничто не изменилось, та же корчма на углу шоссейной дороги, те же невзрачные, рассыпанные домишки, окруженные полуразвалившимися плетнями, тот же почтарь и те же старые клячи.

У Элли хоть и один глаз, но он видит им далеко. Тяжело влезая в бричку, он оглядывается и сейчас же узнает меня.

— Опять ты здесь? — обращается он ко мне, взяв в руки веревочные вожжи.

— Да. Требуют меня в солдаты… Вы не можете меня довезти до города?‥ Я заплачу…

— Ты, значит, богатым вернулся? Очень хорошо… Тебе, видно, новый бог помогает… Ну, уж садись, — заканчивает старик, остро вглядываясь в меня однооким взглядом.

Сажусь рядом с почтарем, достаю из кармана пачку папирос и угощаю старика.

Элли толстыми корявыми пальцами с трудом выдергивает папиросу и достает из-за пазухи серные спички.

— По-настоящему я делаю грех, что везу тебя, — говорит старик, закуривая.

— Почему? — невольно вырывается у меня вопрос, хотя я и догадываюсь, о чем говорит почтарь.

— Ты еще спрашиваешь?‥ Когда еврей изменяет вере отцов, он этим предает свой народ. Ты это сделал, ты крестился и думаешь — никто об этом не знает… Ошибаешься, — в тот день, когда пришла бумага из Москвы, все узнали, что сын Вигдора стал мешумедом.

Старик умолкает.

Молчу и я. Невеселые и тревожные мысли гнетут меня. Только сейчас сознаю, какую непоправимую ошибку я сделал, явившись сюда.

Зачем мне эта родина, где у меня нет ни своего крова, на близкого человека и ни одного друга?‥ Только теперь я понимаю, какую бездонную пропасть вырыло между мной и еврейством крещение.

С тоской гляжу на обмокший лес и на серые лужи избитой дорога и думаю: какое ужасное зло причинила мне родная сестра, заставив меня креститься. Брошенный в мир с новым именем и волчьим православным паспортом, я никому не близок. Далек я русским и отвергнут евреями.

Поднимаемся на последний бугорок. Сквозь мглистую сеть мелкого дождя вырисовывается вдали город Свенцяны.

Элли останавливает лошадей.

— Ну, теперь можешь итти куда хочешь. Въезжать с тобой в город не считаю для себя большой честью. Эх, эх… — тяжким вздохом заканчивает старик, видимо жалея меня.

Иду один, выбираю посуше местечки, прячу шею в приподнятый воротник жиденького пиджачка и ни о чем не могу думать. Тупеет мысль, и весь я скован несчастьем.

Боковыми уличками между огородами, прячась от людей, пробираюсь к правлению уездного исправника.

Начальник города уже другой, совсем незнакомый человек. Он высок ростом, тонконог, черные глаза горят сухим огнем, а темные концы грозных усов касаются крыльев носа.

Узнав, что я приехал отбывать воинскую повинность, исправник машет костлявой кистью руки и говорит:

— Рано пожаловал! Придешь через два дня в воинское управление… Я там буду.

И не глядя больше на меня, он уходит в другую комнату.

Покидаю полицейский дом и выхожу на улицу. Куда итти? Этот вопрос страшным призраком встает предо мной. У маня нет пути. К отцу, даже к такой доброй тете Рашке, после того, что говорил Элли, я не смею итти. Но все же, подгоняемый ветром, иду по Казначейской улице, не отдавая себе отчета, куда и зачем двигаюсь по этому чуждому и враждебному мне городу.

И вдруг встреча. Предо мной небольшого роста, худенькая, бедно одетая женщина, закутанная в большой черный платок.

— Неужели тебя — сына Вигдора — я вижу?

С трудом узнаю постаревшую Ядвигу. Здороваемся.

В нескольких словах рассказываю ей о моем пятилетнем странствии.

— Сюда надолго пожаловал?

— Нет. Приехал отбывать солдатчину. Исправник приказал через два дня явиться. Теперь не знаю, куда мне итти.

— Почему не знаешь? Разве мало Свирских у тебя имеется?‥

— Меня никто не примет… Я для них чужой…

— Почему?‥

— Долго рассказывать… Есть такая тайна…

— Ну, тогда идем к нам…

— Куда к вам?

— Пойдем — увидишь…

Спустя немного мы поворачиваем в ближайший переулок. Между двумя огородами вижу небольшую двухоконную хатенку.

— Вот здесь мы живем, — говорит Ядвига, указывая на домик.

Сени, русская печь и комната с низким закоптелым потолком.

Ничем не покрытый стол, две скамейки вместо стульев, большой сундук в углу и деревянная кровать составляют всю обстановку убогого жилья. На кровати, покрытый ватным одеялом, лежит человек с болезненно бледным лицом, черной бородкой и откинутыми назад темно-русыми волосами. Узнаю князя Николая и останавливаюсь в нерешительности.

— Узнаешь? — обращаясь к больному, спрашивает Ядвига.

Николай отвечает глазами. Эти большие умные глаза, полные мягкой теплоты, составляют все, что осталось от прежнего Николая.

От Ядвиги узнаю, что князь болеет уже второй месяц и что самый лучший свенцянсний врач Гордон говорит о неизлечимости этой болезни.

На другой день Ядвига, вернувшись с базара, сообщает мне, что Свирские уже знают о моем прибытии и очень взволнованы.

— Они хотят, — говорит мне Ядвига, — просить воинского начальника взять тебя в солдаты…

— А для чего это им нужно? — спрашиваю я.

— Неужели не понимаешь? Чудак… У Мойше-Бера — твоего дяди — есть сын Йоселе, твой ровесник… Вот они хотят, чтобы ты пошел вместо него.