История моей жизни

— Гарин — великий актер… Мой брат Гриша говорит, что Гарин — самый великий на свете… Он так представляет, что взрослые плачут. Ну, я озяб… Побегу домой… А ты молодец, что читать научился. До свидания!

И неожиданно Розенцвейг протягивает руку.

Осторожно и почтительно пожимаю холодную тонкую руку и невольно приподнимаю плечи, чтобы казаться выше ростом.

— А где оно находится, это представление? — спрашиваю я в надежде хоть издали увидеть таинственную штуку.

— Не представление, а театр… Наш переулок пройдешь до конца, а там посреди площади театр стоит…

Я благодарю, кланяюсь и стараюсь быть почтительней, хотя я вдвое сильнее его.

— Если хочешь, — говорит Розенцвейг, — приходи к нам… Будем с тобой играть… У нас много книг с картинками…

— А разве можно? — спрашиваю я, удивленный и обрадованный неожиданным приглашением.

— Отчего нельзя?‥ Ты прилично одет и читать умеешь… Мама моя позволит…

Иосиф сворачивает в переулок и бежит вприпрыжку, чтобы согреться. Я некоторое время гляжу ему вслед, а затем догоняю его…

— И я с тобой… Хочу театр посмотреть…

— Что же, беги… Там интересно, — говорит Розенцвейг не останавливаясь.

Мы бежим рядом. Из вежливости стараюсь не обгонять его. А встречные, наверно, думают, что и я гимназист. У ворот дома, где живут Розенцвейги, мы расстаемся. Я бегу дальше.

Вот и конец переулка. Передо мною обширная площадь с большим каменным зданием посредине.

Пристально глядя, я вижу вывеску и читаю: «Городской театр».

Подхожу ближе. Дом хороший, крепкий, но без окон.

Обхожу вокруг здания и вижу изрядную кучу мальчишек и девчонок. Среди них немало гимназистов.

— Что здесь? — спрашиваю я.

— Здесь, — отвечает один из мальчуганов, — делают обрезание спрашивающим дуракам.

Раздается дружный смех. Я сконфужен, теряюсь и не знаю, куда деваться. В это время со стоном и оханьем открывается тугая дверь, и появляется высокого роста мужчина с синими пятнами на щеках и верхней губе.

При появлении этого человека среди гимназистов происходит движение, и я слышу шопот:

— Вот он!‥ Это сам Гарин!‥

Бритолицый обводит нас большими серыми глазами, толстые губы складываются в улыбку, а затем он обращается к нам густым и низким голосом:

— Кто из вас хорошо понимает по-русски?

— Я понимаю! — неожиданно восклицаю я и чувствую, как загорается мое лицо.

— Ты?‥ Очень хорошо… Ну-ка, давай познакомимся. Я — артист Гарин, а тебя знаю, как зовут: Мишка… Не спорь, пожалуйста… Мишка — и никаких чертей!‥

Я подхожу к нему вплотную и головой чуть ли не касаюсь его колен.

— Ну, Мишка, пойдем ко мне, — говорит Гарин и широко открывает дверь.

Я следую за ним.

Попадаю в странное, никогда еще не виданное мною помещение.

Вместо потолка на длинных палках висят какие-то полотнища, выпачканные зеленью. По бокам висят веревки. Всюду стоят огромные картины, изображающие деревья, горы, избушки и палисадники. На досчатом полу — будка с полукруглым отверстием.

Выбираемся из этих груд наваленного хлама и попадаем. в широкий коридор. По обеим сторонам — комнаты, и в каждой из них вижу зеркало, стол и табуретки.

Следую за Гариным и никак не могу понять, что здесь такое.

Какие-то люди шмыгают мимо нас, торопятся и кричат друг на друга. Где-то стучат молотки и шуршит пила.

— Как вы трон поставили, идолы! — слышится чей-то резкий, бранчливый голос.

Мы входим, как потом узнаю, в уборную самого Гарина. Комната просторней других и лучше обставлена.

Есть широкий мягкий диван, несколько стульев с высокими спинками, большое зеркало, а перед ним узкий стол, испачканный всякими красками.

Гарин садится на диван и всем грузным телом откидывается к стенке.

— Мишка, — обращается он ко мне, — друг мой, скажи откровенно: ты грамотный?

— Грамотный, — отвечаю я игриво.

— А Киевскую улицу знаешь?

— Знаю. Я сегодня там был.

Гарин приподнимает голову и глядит на меня остановившимися глазами. Потом, икнув раза два, он строго спрашивает:

— Что ты там делал?

Начинаю понемногу робеть. Он мне кажется страшным. Говорит мой новый знакомый громко и раздельно, но каждое слово он сначала пожует, а потом уже сбросит с толстых и подвижных губ. И слова получаются измятыми, ущербленными и пугающими.

— Я спрашиваю: что ты ди-а-дедал на Киевской? Ну?!

— Читал вывески, — тихо отвечаю я и мысленно измеряю расстояние, разделяющее меня от этого необыкновенного человека.

— Вывески?! — густой октавой переспрашивает Гарин и внезапно выплескивает кз себя такой сочный, заразительный смех, что невольно и я начинаю прыскать.

— Читал вывески… Ах ты, Спиноза этакий!‥ И придумал же занятие!‥ Ох, не могу… ну и клоп!‥

Громкий неудержимый смех катает его по дивану, крупное чисто выбритое лицо становится багровым, а громоподобный хохот потрясает комнату.

И вдруг он неожиданно умолкает, лицо вытягивается, становится серьезным, и он простым человеческим голосом говорит мне: