История московского Чингисхана. Цена успеха в деньгах, любви и одиночестве

– Давайте, как принято у всех артистов, проводим его аплодисментами.

И Мурат получил последние овации от тех, кто был его самыми чуткими и преданными поклонниками.

…То, что Пугачева приехала почтить память Мурата Насырова, для нас всех был очень важный и показательный момент. Артистов в шоу-бизнесе немало. Но Пугачева среди всех – теплый, щедрый человек и, возможно, ее можно назвать мамой шоу-бизнеса. Ее появление нас поддержало и немного смягчило горечь утраты. Хотя вряд ли что-то могло возместить нам эту потерю.

И снова были похороны.

Я все это уже «проходил», проживал, но гибель Мурата отозвалась в моей душе немного иначе, чем гибель Баглана. Хотя я был убит горем, оплакивая Багу, я знал, что с ним мы сказали друг другу все те самые заветные слова, которые друзья обычно держат при себе и не произносят вслух. В случае с Муратом осталось много недосказанного. Я так и не успел сказать ему, как сильно дорожу им, не нашел в себе смелости, не улучил момент. Хотя у меня не раз возникало внутреннее желание подойти к нему и сказать об этом. Я чувствовал. Может быть, он тоже хранил в себе свои чувства…

На моей свадьбе он просто коротко объявил, подняв бокал:

– Поздравляю тебя! Я очень рад, что ты женишься. И только ты и я знаем, что нас связывает.

Очень многие люди спрашивали меня впоследствии, а что именно имел в виду Мурат? Действительно, только мы с ним и могли знать об этом. Только никогда не говорили об этом вслух.

Мурат в моей жизни всегда являлся очень непростой фигурой. Если с Багой отношения были довольно открытыми, теплыми и в чем-то даже сентиментальными, то с Муратом, как с более сложной натурой, мы ладили гораздо меньше.

Он был очень гордым, независимым и сильным человеком – при этом чрезвычайно тонко настроенным, остро реагирующим на любую фальшь. Наши «эго» постоянно сталкивались, хотя души жили в унисон. Бывало, думаешь: ведь мы же так чутко друг друга понимаем, и я знаю, что где-то в глубине он со мной согласен, но в следующий момент мы снова схлестывались в очередной перепалке и расходились в разные стороны. Ни конца, ни края не было этому противостоянию, потому что, по сути своей, мы были похожи характерами. А с Багой мы все же дополняли друг друга.

Поэтому нам с Муратом было сложно открыто проявить взаимные теплые чувства. Мы стеснялись эмоций и отгораживались друг от друга на «безопасное» для самолюбия расстояние. А внутренне тянулись друг к другу. Я до сих пор думаю о том, что если бы мне не пришлось изо всех сил держать образ босса и всемогущего продюсера, пытаясь сохранить свое реноме, возможно, Мурат остался бы жив. Кощунственно звучит, я понимаю, но ничего не мешало мне быть более искренним, внимательным, открытым. Менее формальным…

Тем не менее в самые сложные моменты своей жизни Мурат обращался именно ко мне. За советом, за поддержкой и помощью. И мне же он доверил самое личное, что у него было – его веру в Бога.

Маски, которые мы носим… Мы часто находимся в рабстве у статусов и правил, которые вынуждены соблюдать для того, чтобы вписаться в социум, ладить с ним и выглядеть более успешными, чем есть на самом деле. Приходя на работу, мы играем роль исполнительных служащих или строгих начальников, которые знают все и никогда не ошибаются. Дома мы надеваем другую маску – отличного семьянина, доброжелательного и справедливого отца, нежного супруга, защитника и опоры, который не может и не должен быть слабым. Среди друзей мы также играем определенную роль – нам необходимо выглядеть успешными, перманентно позитивными, не имеющими проблем.

Мы скрываем свои опасения и трудности, ведь никому не хочется иметь дела с неудачниками. Наши родители тоже часто не знают правды, ибо волнуются за детей намного больше, чем сами дети за них, и если у бывшего ребенка, который уже давно стал взрослым, возникает серьезная трудность, даже близкие зачастую не до конца представляют, насколько ему тяжело.

А за кадром остаются душевные страдания, муки духовного роста, которые мы даже под дулом пистолета никому не можем высказать, чтобы не показаться беспомощными или смешными. Никто добровольно не признается в своей слабости и не покается в своих ошибках. Это стыдно. Чтобы снять панцирь и перестать защищаться, нужно быть действительно очень сильным человеком.

В конечном итоге мы теряем себя. Не ясно, где мы настоящие, а где просто «образ». Мы лишены искренности, готовы «плясать» на любой лад – сегодня так, завтра эдак. Сегодня одно мнение, завтра – другое. Нам страшно высказать свое истинное отношение, если оно идет вразрез с общепринятым.

В первую очередь страшно из-за того, что теряются сиюминутные преимущества связей и контактов. Мы можем не любить человека каждой клеточкой своего тела, а можем его, напротив, обожать, но он никогда не узнает об этом. А отношения будут строиться как товарно-денежные до тех пор, пока что-нибудь в этой цепочке не придет в негодность. Кто-то заболеет. Кто-то умрет. Кто-то решит сменить род деятельности или потеряет должность.