История Наташи Кампуш

Первый адвокат, доктор Харриш, отказался от работы уже примерно через неделю, признавшись, что дело его обременяет. «Я больше не могу им заниматься, — рассказывал он, — поскольку оно не оставляет времени для моих других клиентов. Также я не могу вести дело при таком невероятном давлении прессы. Я хотел бы приходить домой и не видеть десятков репортеров и телевизионных команд, осаждающих мою квартиру».

Доктор Харриш сам порекомендовал юридических представителей, работающих с Наташей и по сей день, — фирму «Лански, Ганцгер и партнеры», являющуюся одной из крупнейших австрийских юридических фирм, специализирующихся на законах о средствах массовой информации. Так начался процесс излечения — и торгашества — Наташи Кампуш. Неясно, какой из процессов пришел ей на ум первым, но спешка с назначением консультантов оставила в ее семье горький осадок.

Госпожа Сирни пожаловалась первой, что она едва виделась со своей дочерью с момента ее освобождения. «Дочери нужна ее мать», — говорила она, сетуя на медиков, пытавшихся объяснить всю глубину изоляции и смятения, испытываемых Наташей. «Почему мне нельзя увидеть своего ребенка?» — таков был заголовок одной из австрийских газет. «Наташа снова заперта — и это просто ужасает меня», — заявила госпожа Сирни в одном интервью. И далее:

Психологи и врачи — да, все это важно и хорошо. Но тем не менее дочери нужна ее мать.

Каждый раз, когда звонил телефон, я испытывала волнение и тревогу. Я всегда ждала новостей о своей дочери, но страшилась думать, что они окажутся плохими. И так было каждый раз, и довольно часто, когда полиция просила меня прийти в участок для опознания одежды или вещей девочек, которых они находили, — будь то нижнее белье, школьная сумка или обувь. Каждый раз я шла словно на собственную казнь.

Порой я даже желала, чтобы нашлось хотя бы ее тело. Тогда, по крайней мере, я получила бы хоть какое-то облегчение и у меня была бы могила, где я могла бы оплакивать свою прекрасную дочку.

Но вместо этого я продолжала ждать, что она в любой миг войдет в дверь. А теперь... теперь мне нельзя с ней видеться.

Ничто не сделало бы меня счастливее, чем если бы Наташа переехала жить ко мне, но она больше не ребенок, и это решение ей придется принимать самой. В данное время мне даже не разрешают с ней встречаться, и это так мучительно для меня.

Она такая хорошенькая, почти как на своих старых фотографиях, только слишком вытянувшаяся. Для меня это непривычно, ведь она исчезла еще ребенком, а теперь она взрослая. Я всегда знала, что у нее железная воля. Просто невероятно, что она вынесла подобное испытание и оказалась достаточно сильной и достаточно сообразительной, чтобы сбежать. Я так горжусь ею.

После своего эйфористического воссоединения с Наташей Людвиг тоже жаловался, что опасается стать для нее чужим. Зная об исключительном интересе прессы, а также о стремлении дочери спланировать собственное будущее, он стенал в отчаянии: «Однажды я ее уже потерял, а теперь теряю снова. Я, отец, должен ее умолять, чтобы увидеться с нею. Ну не безумие ли это? Многие психиатры говорили мне, что это будет даже к лучшему, если она будет со мной. Почему же это не происходит? Не безумие ли то, что я не знаю, где она находится?»