Но какую злобу затаили! И всё стало ясно: офицерьё проклятое, помещичьи выползки! Разве они позволят мужику землю взять! Ну подождите! Попадём мы с вами в Россию! Теперь не обманете, оружие мы вам, как в пятом году, не сдадим! И дед мой так думал. Хотя в немецких колониях на Волге какие помещики, но разве земля справедливо поделена? После столыпинской реформы одни по сто десятин захапали, а другие вообще без земли остались и подались кто в Сибирь, кто в Закавказье батрачить на транскавказских немцев из огромного и богатого села Хеленендорф, а кто и вовсе эмигрировал в Америку. Так что, с ними он, с русскими мужиками в солдатских шинелях. И померк, отодвинулся куда-то образ Севастьянов.
А пока снова поход через раскалённые горы. Сосредоточили для какого-то нового наступления. Временному правительству тоже победа нужна для самосохранения, хотя бы маленькая. Но лезть под пули, когда революция, когда вот-вот произойдёт долгожданное?! Хоть стреляйте, не пойдём! Туземной конницы на весь фронт не хватило, а там и само Временное правительство кончилось.
Ну всё! Теперь шабаш! Навоевались! По домам! В Россию! Через Трапезунд. Силой захватывали пароходы: «Вези в Керчь!» А море зимнее, вода зелёная! Пароход перегружен. Не дай Бог… А у борта свалка.
– Гад! Какой он солдат! По морде видать – полковник! За борт его!
– Стойте! За что?! Человек ведь!
– А ты что за жалельщик, гнида! За ним хочешь? – брови рыжие, глаза красные, навыкате.
Заткнулся дед. Страшно. И вот он Севастьян перед глазами. Господи, что творится! Отошёл в сторону. Душа в смятении. Друг подошёл Яков Гартвиг. Сказал, понизив голос:
– Знаешь кто это? Наш поволжский – Рихард Тотц. Чёрт рыжий. Тот ещё кровопийца бешенный!
Прибыли в Керчь. Город запружен народом: армяне – беженцы из Турции, солдаты чёрт знает каких фронтов, матросы. Все куда-то бегут. Однополчане Эдуардовы с собой позвали:
– Айда в Питер революцию защищать.
– Нет, – ответил, – поеду домой. Да и не знаю где дом. Не пропали ли без меня жена и сын.
– Ну поезжай, а мы пойдём устанавливать царство всемирной справедливости!
На том и расстались.
Между войной и революцией
(рассказ о моей бабушке)
Нет, не пропали жена и сын. Не такой уж беззащитной оказалась моя бабушка Доротея Георгиевна. Взяла её в служанки богатая и интеллигентная семья. Хозяин был известный в Екатериненштадте адвокат.
И сам адвокат, и его жена, и дети говорили Доротее Вы, никогда не повышали голоса, а когда она подносила им за столом блюда, благодарили: «Danke schon», чем очень удивляли её поначалу, ведь она подавала им не свою, а их же еду. Встречаясь с нею утром, хозяева первыми говорили: «Guten Morgen», а вечером Gute Nacht, Frau Wegner».
Жила она в их большом доме, в комнате для прислуги вместе с сыном – даже это позволили добрые хозяева. Платили ей за работу хорошо, да к праздникам всякие подарки, да маленькому Эдуарду давали хоть ношенные, но очень хорошие вещи своих выросших сыновей.
Можно бы жить за такими хозяевами, как за каменной стеной, мужа с войны ожидая, но, откуда что взялось, стала моя бабушка политиканствовать. Не великой грамоты была человек и на митинги сроду не ходила, и политграмоты в кружках, как вшей, не набралась, а вдруг понесло её богатых ненавидеть и винить их за войну.
Однажды, поставив на стол кофейник и поднос со свежим хлебом (не на пекарне ли Руша выпеченном?), с маслом, сыром и вареньем, она насупилась и спросила хозяина:
– Скажите, это правда, что вы дали на продолжение войны десять тысяч рублей?
– Хм, видите ли, Доротея Георгиевна, я пожертвовал десять тысяч не на продолжение войны, а на победу России в этой войне. А почему, собственно говоря, это вас интересует?
– Меня это интересует, потому что мой муж уже два года воюет, я два года одна по чужим углам маюсь, а вы даёте деньги, чтобы этой войне вообще конца-края не было. Если вы уж так хотите победы, взяли бы да сами пошли воевать. Легко вам рассуждать о победе, не слыша выстрелов и кушая белый хлеб с маслом.
– Послушайте, Доротея Георгиевна, вы, кажется, забываетесь! – промолвил опешивший адвокат.
– Нет, я не забываюсь! Я с вами после этого и минуты под одной крышей не останусь! – и бабушка, бросив на стол перед поражёнными хозяевами сорванный с себя белый передник, покинула их в тот же миг, даже несколько вскинув голову, чего от неё уж никак нельзя было ожидать.