История - нескончаемый спор

Я и хотел бы закончить ссылкой на один пример подобного обогащения, обогащения, происшедшего именно на грани изучения социального и культурного. Я имею в виду введение в современную историческую науку различения между ученой или официальной культурой, с одной стороны, и культурой народной, неофициальной, с другой. Определение «народная культура» неточно и вызывает споры, которых я сейчас лишен возможности касаться (мне приходилось уже писать об этом в другой связи). Однако существо проблемы не может внушать сомнений, так же как и ее сугубая важность. Речь идет о необходимости порвать с традицией изучения истории культуры как исключительного достояния элиты и как продукта ее деятельности, порождающей модели, которые затем, в популярном и вульгаризованном виде, распространяются в более широких слоях общества, пассивно их усваивающих. Речь идет об изучении образа мыслить и чувствовать, присущего рядовым членам общества, о раскрытии иной точки зрения на мир и человека, которая была присуща трудящимся, как низшим прослойкам имущих, так и социальным маргиналам. Это мировидение было неотъемлемым ингредиентом их общественной практики, и без пристального изучения низового пласта культуры, сплошь и рядом неточно формулированного, а то и попросту смутно выговоренного, невозможно понять ни их поведение, ни ту почву, на которой произрастали и изысканные и уникальные культурные творения.

В качестве достояния фольклористики такой подход не нов. И тем не менее никогда до 60-х годов, до появления работ нашего соотечественника М.М. Бахтина с его концепцией карнавальной народной культуры и работ французских историков, четко поставивших вопрос о противоборстве и взаимовлиянии культуры элиты и культуры и религиозности простолюдинов, эта проблема не звучала так остро и не разрабатывалась столь же интенсивно и плодотворно. Перед историками — медиевистами и специалистами по истории Нового времени вырисовываются очертания во многом еще не открытого и не познанного материка — культуры «безмолвствовавшего большинства», тех широких слоев, которые были оттеснены от книги и письменной фиксации своих идей, побуждений и чувств[305]. Разработка истории и теории малых групп едва ли может быть продуктивной, если историки не обратят самого пристального внимания на те идеи, социокультурные представления, верования и обычаи, привычки сознания и автоматизмы поведения, которые двигали образовывавшими эти группы индивидами.

Разрабатывая историю низовых пластов культуры, Мы расширяем и углубляем свои представления о социальной структуре как живом, наполненном человеческим содержанием, пульсирующем и движущемся организме.

Социальная история, как она представляется в конце нашего столетия, не может не стать социокультурной историей.

(В первые опубликовано: «Вопросы философии». М., 1990. № 4. С. 23–35)

Средневековый купец

Изучение ментальностей людей определенной эпохи и социально-культурной формации едва ли может ограничиваться воспроизведением характерных черт, общих для всех этих людей, хотя, несомненно, некоторые параметры общественного сознания, лежащие в основе миросозерцания эпохи, и могут быть выявлены. Тем не менее картина получилась бы чересчур обобщенной, а потому и бедной по содержанию. Более продуктивна попытка реконструкции спектра ментальностей, специфичных для того или иного общественного слоя, в зависимости от его профессионального, правового, образовательного, возрастного статуса.

Предмет нижеследующего очерка — купец средневековой Европы[306].

Путь, пройденный западноевропейским купечеством на протяжении XI–XV вв., отражает важнейшие сдвиги, которые происходили в тот период в экономике, социальном строе и культуре Европы. Из заметного, но все же второстепенного элемента аграрного по преимуществу общества, каким был купец в начале Средневековья, он постепенно становится фигурой первого плана, носителем новых отношений, подрывавших традиционные устои феодализма. Но нас здесь будет занимать не столько хозяйственная деятельность купцов сама по себе, сколько купец как человеческий тип. Ментальность купцов во многом существенно отличалась от ментальности рыцарей, духовенства или крестьян. Картина мира, исподволь складывавшаяся в сознании купечества по мере его развития, вступала в противоречие с картиной мира других слоев и сословий феодального общества. Профессия и образ жизни деловых людей способствовали выработке новых этических установок, иного типа поведения.