История Ности-младшего и Марии Тоот

Истый венгр за Йожи Каби должен голосовать. Он добрый, славный парень, потому и покатился вниз, что ручался за всех и каждого. Кроме того, он один из «многострадальных патриотов», так как в начале пятидесятых годов попался на пении «Марсельезы его величества», — все ведь слыхали его раз-другой у «Синего шара». Теперь-то над этими вещами только улыбаются, а в те безумные времена венгров в гнев приводила эта песня, повергала в отчаяние, наполняла сердца горечью — пока, наконец, высшие власти не обрушили на Каби свою месть: «Гм… Певчей птичке клетка пристала». А клетка эта находилась в Куфштейне[88], куда и увезли Каби на три года. Просто безбожно, из-за такого пустяка! Ведь самое большее можно было придраться к мелодии песни, сам-то текст черпался, так сказать, из королевско-императорской военной «словесности»:

Ах ты, австрийское коварство, И Фердинанд, и Франц, и Карл… От вас тошнит — и нет лекарства. У, чертов сброд, Чтоб ты пропал! Серб, валах, саксонизм с иллиризмом, Прюкнер, Ламберг, и Урбан, и Хурбан, Улич, Хейдингер, Лейдингер, Виммер… Чтоб ты вымер, Чертов сброд!

Словом, это было весьма хлестко придумано и в конце концов никому не принесло вреда. А если хорошенько вдуматься, так даже Йожи Каби не помешало. Три года отдыха благоприятно сказались на его голосовых связках, к тому же заключение возвысило Каби в глазах общества, и, выйдя на свободу, он мог стать, кем пожелает — да только никем он не хотел быть, пока светило солнце, вернее говоря, пока в округе водились добрые евреи; однако теперь, когда лица евреев при появлении Каби стали омрачаться, ему понадобилось исправничество.

Итак, не считая родственников и клики приближенных губернатора, все венгры стояли за Каби, только редактор Клементи в последний момент переметнулся на сторону его противника. Не беда, одна ласточка весны не делает! В таких вещах нельзя потворствовать желанию губернатора. Все и считали выборы простой формальностью. Фери Ности даже не подумал приехать из Пешта, где слонялся целыми днями в компании всем известных бездельников. Попытка не стоит железнодорожного билета!

Утром перед заседанием все поздравляли Каби, и лишь губернатор таинственно улыбался.

— Ну-ну, может, еще по-иному все повернется, — заметил его высокопревосходительство, направляясь к подмосткам в зале заседаний.

— Не думаю, — возразил Тамаш Петроваи, тесть Каби, случайно оказавшийся рядом с губернатором.

— Неужто?

— Без яиц яичницу не изжарить, ваше высокопревосходительство.

— А вдруг чудо-повар объявится, дядюшка?

Открыв заседание, Коперецкий прежде всего назначил Малинку почетным главным нотариусом комитата (ему это ничего не стоило, а Малинке радость); затем вызвал адвоката Лиси, официального оратора, прозванного тараном, с которым уже заранее обо всем договорился.

Адвокат должен был изложить устав венгеризации; этот щупленький человечек обладал немалым красноречием, но, увы, из-за отсутствия верхних зубов слова его под языком расплывались, окутываясь шипящими либо свистящими звуками.

Поначалу он охаял парламентаризм, пригодный, по его мнению, только для развитых государств, где нужно решать лишь текущие дела; в странах же, где еще не заложены основы основ, парламентаризм выеденного яйца не стоит.

— Начал с Адама и Евы! — заворчал Балинт Пептеки, стоявший под галереей; его раздражали и лишали терпения ароматы, струившиеся сверху от женских локонов и платочков. Дома старик привык к запаху навоза да еще чеснока, который кладут в ростбиф и гренки, всякий ИНОЙ запах выводил его из себя.

— Слушаем, слушаем! — живо отозвались с разных мест, ибо в этом вопросе не было ни левых, ни правых, и чувства всех венгров были одинаковы.