История Ности-младшего и Марии Тоот

Но все замечания и обмен мнениями могли продолжаться разве только две секунды, пока губернатор не отбросил ментик, накинутый на одно плечо и, прочистив горло, не начал свою речь:

— Достопочтенная административная комиссия!

— Экий чудной у него голос, будто гречневую кашу жует, — заметил, улыбнувшись, господин редактор Клементи, который, сидя за зеленым столом, старательно все записывал.

В речи Коперецкого и вправду слышался легкий словацкий акцент, но при этом голое у него был и гибкий и звучный. С первых же слов прекратились и разговоры, и тот гул, который постепенно перемалывает внимание слушателей. Воцарилась глубокая тишина, но, как рассказывал позднее Хорт, в этой тишине было что-то грознее и непонятное: ее породило не почтенье, а любопытство. Ждали ведь не губернатора и не умного человека, а прослывшего полоумным словацкого барона.

— Говорите, слушаем!

— При нынешней политической ситуации, — плавно, без малейшего смущения начал Коперецкий, — когда грозные тучи собираются над нашей отчизной и его апостольское величество император и король возложил на меня управление этим благородным комитатом…

— Он мог бы поступить и умнее! — выкрикнул из-за колонны какой-то пухлый человечек. Ответом были веселые смешки и беспокойное движение в зале — такое волнение проходит по пшеничному полю, когда налетает ветер. Кое-кто был возмущен: «Короля-то к чему обижать?» Другие отозвались одобрительно: «Эх, не повредит и королю, коли ему икаться будет!» Словом, поднялась все опошляющая болтовня. Коперецкий помолчал, но тишина не восстанавливалась, поэтому он сам вынужден был повысить голос:

— Спокойствие вселяется в мое сердце, ибо я чувствую добрую волю, излучаемую всем существом тех, кто собрался здесь, и знаю их мудрость, с помощью которой мужи, управлявшие этим комитатом, всегда находили правильный путь между Сциллой и Харибдой, ибо их вела всегда тройная путеводная звезда: любовь к отчизне, истина и справедливость.

— Ба! — вскочил удивленный редактор Клементи, будто неожиданно увидел доброго знакомого. — Это же речь вице-губернатора! Да провались я на месте, если он не пародирует ее. Тсс! Тише! Послушаем, послушаем, господа. Ого, да ведь это же страшно интересно.

Словно огонь в степи, от уха к уху летели слова о том, что губернатор глумится над Полтари, гениально заучив с одного раза его речь и повторяя ее слово в слово. Да, видно одурачили нас! Это великий талант. А ну, послушаем, послушаем его!

И вдруг наступила такая тишина, что слышно было, как тикали знаменитые патекские-часы в жилетном кармане у старого инженера Мелфеллера. Коперецкий опять стал говорить тише:

— У вас, уважаемая административная комиссия, положение особое. Я приехал сюда вовсе не отдыхать в кресле, набитом розовыми лепестками, я приехал на поле битвы, для больших деяний. Вы, кучка венгерцев, окруженная людьми других национальностей, ведете здесь ожесточенную борьбу. Права, завоеванные вашей собственной кровью, вы делите с ними добровольно и по-братски. Но разве можно их назвать при этом братьями? О нет! Вы стоите друг против друга, как олени и охотники.

Все узнали это сравнение и поняли, что он в самом деле повторяет речь Полтари. («Проглотил речь, а теперь его рвет ею», — заметил Эден Вилеци.)

Но тут отовсюду поднялся одобрительный гул. Ого! Что за грандиозный человек! Гений! Какая у него чудесная память! Постой, постой, кто это однажды выучил наизусть весь календарь? Какой-то пилигрим. Ну, этот и того переплюнет.

Все глаза обратились к Полтари. Он бледнел, краснел, покусывал бородку. Никак не мог взять в толк, что все это значит. Его бычьи глаза с зеленоватым блеском выпучились от удивления. Поначалу, пока он думал, что губернатор ведет с ним какую-то остроумно-насмешливую игру, он сердито стучал саблей об пол, но постепенно понял, догадался, в чем дело: ведь он сам послал ему старые протоколы, а Коперецкий взял эту речь и именно ее выучил наизусть. Фатальная случайность! Теперь все выплывет на свет божий. И прощай слава, известность, ореол оратора!

Но господам членам комиссии достаточно было увидеть муки ненавистного вице-губернатора, чтобы они за минуту примирились с губернатором, более того, даже полюбили его.

— Эти люди утверждают, что рога, которые вы скинули добровольно, не имеют никакой цены, — ораторствовал губернатор, раскрасневшись, — им нужны трофеи — рога вместе с вашими лобными костями. Только так было бы им мило. То есть им нужны наши права, но вместе с нашей шкурой.

Со всех сторон ураганом поднялись крики одобрения, даже представители национальностей и те рукоплескали, считая, что все это нельзя воспринять иначе, как сатиру. Успех, как известно, заразителен: дамы с хоров тоже замахали платочками, и только госпожа Чашка, сидевшая в первом ряду, громко сетовала:

— И что это за поганый народ! Когда то же самое говорил мой муж, они ухом не повели, а теперь орут во всю глотку.