История Ности-младшего и Марии Тоот

Так что Велкович трогательно попрощался с Мишкой, госпожа Велкович с Кристиной, и они вернулись домой в Пожонь, где Велкович и в самом деле раздобыл себе дворянство с помощью королевского персоналия[70] Иштвана Серенчи, у которого сестра Кольбруна, Людмила, жила в поварихах. Дюри Велкович стал Велковичем Лободским и купил себе в Тренчене небольшое поместье, но так как в хозяйстве он ничего не смыслил, то вскоре пустил по ветру все свои сто тысяч форинтов. Тут вступился папаша Кольбрун и заставил его использовать уцелевшее приданое для того, чтобы заняться каким-нибудь делом.

Новоиспеченный дворянин и руками и ногами отбивался от этого, — дескать, и так и эдак, и негоже герб позорить. Но, оказавшись в безвыходном положении, он открыл в Пожони меховой магазин, ибо, кроме как в мехах, ни в чем не разбирался (этому Дюрка научился чуточку в скорняжной мастерской отца); магазин, однако, не процветал, ибо богатые депутаты парламента предпочитали покупать своим возлюбленным муфты и собольи накидки в Вене. Но при всем этом такая профессия Велковичу больше всего была под стать, ибо шкуры тигров, медведей, песцов и других благородных зверей не могли кинуть тени на его «собачью шкуру»[71].

А Мишка Тоот с супругой оставался еще какое-то время в Париже, потом они переехали в Новый Свет, правда перед этим проведя несколько недель в Лондоне.

— Мы будем останавливаться в тех странах, где уже рубили голову королю, — говаривал Мишка. — А где еще не рубили, там нет. смысла останавливаться.

И, наконец, он попал в ту страну, где вообще никогда не было королей. Вот это настоящая страна! Здесь есть смысл не только остановиться, но даже и поселиться.

Поначалу он разглядывал и изучал нью-йоркскую жизнь просто как путешественник. Каждый человек чувствует себя в новой стране котенком, и только на седьмой день у него раскрываются глаза. Но эти семь дней могут тянуться и семь лет, и даже до самой смерти. Великое дело — уметь видеть.

После двухмесячного пребывания в Нью-Йорке он решил, что воспользуется своим искусством резать пенковые трубки, и открыл мастерскую. Когда сколько-то трубок было готово, открыл лавчонку и поместил в витрине свои шедевры, думая: теперь-то и хлынет народ, будет платить за его искусство звонкими долларами. Но расчет не оправдался. Extra Hungariam non est трубки, si est трубка, поп est ita [72]. Янки и матросы, самые яростные курильщики Америки, привыкли к деревянным и глиняным трубкам и точно так же не обращали внимания на стиль, форму и орнамент их, как не замечали, в какой коробке продается колесная мазь, изготовлена ли коробка из красного дерева, с резьбой или попросту сколочена из тоненьких дощечек. В трубке главное, чтобы она курилась и чтобы материал ее как можно лучше сопротивлялся влаге. Благородное искусство обкуривания трубок незнакомо американцам. Стремление сделать какой-то предмет белого цвета желтым или даже черным кажется им совершенно непрактичным и заслуживает внимания только в том случае, если предмет этот ворованный и благодаря изменению цвета становится неузнаваем.

Так что предприятие оказалось неприбыльным. Мишка очень скоро отказался от него и взялся за другое. Приметил он еще раньше, что американские пекаря пекут только хлеб, сдобу, и булки, а про так называемые рогалики, которые великолепно выпекал его отец, посыпая их сверху солью и тмином, понятия не имеют. Он обошел пекарни, расспрашивая о знаменитых рогаликах, под которые сто раз вкуснее пить и вино и пиво, и выяснил, что ни местные мастера, ни поклонники предобеденной кружки пива даже слыхом не слыхали о рогаликах. Тогда он принял отважное решение, грандиозно разрекламировав его в газетах и в афишах — короче говоря, построил огромную пекарню и сразу открыл в разных точках города три лавки для торговли солеными рогаликами и солеными же крендельками.

Ему повезло, он выбросил свои рогалики на рынок как раз во время штиля, в мертвый летний сезон. Весь Нью-Йорк пришел в движение от этой вести. Трактирщики и пивовары чуть с ума не посходили от радости; словно по мановению волшебной палочки, наполнялись во всем городе корзинки, и клиентам подносились чудесные молодые месяцы мистера Тоота. Что за изумительное изобретение! Все только о нем и говорили. Торговля оживилась. Черт побери, да это ж не шутка! Мистер Тоот заслуживает, чтобы его имя упоминали среди имен величайших благодетелей человечества. Иные, особенно пьяницы, ставили его рядом с Колумбом. Дескать, Колумб прибавил миру земли, а мистер Тоот — жажды. Любопытство росло. Интерес к новинке увеличивался с каждым днем. Соленые крендельки и рогалики с тмином пробили себе дорогу даже в салоны, и деньги так и хлынули в кошелек мистера Тоота.

Все расширяя свою торговлю, он стал королем рогаликов и уже через три года прислал Велковичу в Пожонь сто тысяч форинтов с припиской: «Теперь жди проценты».

Три года спустя Тоот прислал Велковичу, разорившемуся в революцию, еще сто тысяч и ободряющие слова: «Жди сложные проценты».