История нового имени

Поздним утром воскресенья я услышала, как кто-то зовет меня со двора, и по голосу узнала Нино. Я выглянула в окно и обнаружила, что он один. Я наскоро привела себя в относительно презентабельный вид и, не сказав матери ни слова, счастливая и взволнованная, выбежала во двор. К нему я подошла запыхавшись. «Я всего на десять минут», — сказала я, и мы не стали выходить на шоссе, а решили просто обойти вокруг дома. Почему он пришел один, без Нади? Почему, если она не смогла к нему присоединиться, все-таки пришел? Он ответил на мои вопросы, не дожидаясь, пока я их задам. К Надиному отцу приехали родственники, и ей пришлось остаться дома. А ему захотелось взглянуть на свой старый квартал, а заодно принести мне кое-что почитать, а именно последний выпуск «Крошке меридионали». Он протянул мне журнал, я сказала спасибо, но он обрушился на его содержание с такой резкой критикой, что я удивилась и спросила, зачем же он мне его предлагает. «Там все слишком прямолинейно, — сказал он и, фыркнув, добавил: — В духе профессора Галиани и Армандо». Но тут же, словно опомнившись, произнес серьезным, чуть ли не стариковским, голосом, что многим обязан Галиани; не будь ее, годы учебы в лицее обернулись бы пустой тратой времени, но тому, кто хочет сохранить самостоятельность, лучше держаться от нее подальше. «Ее главный недостаток, — напористо сказал он, — заключается в том, что она не признает мнений, отличных от ее собственного. Так что бери от нее все, что она может тебе дать, но иди своей дорогой». Затем он вернулся к журналу, для которого профессор Галиани тоже иногда писала статьи, и вдруг как бы невзначай вспомнил про Лилу: «Если сможешь, передай и ей журнал, пусть тоже почитает». Я не стала уточнять, что она давно ничего не читает, что теперь она уже не та, что была, она теперь синьора Карраччи, и если в ней что и сохранилось с былых времен, так это несносный характер. Я предпочла перевести разговор на другую тему и спросила, как поживает Надя. Нино ответил, что она собирается с родителями в Норвегию на автомобиле, а остаток лета проведет в Анакапри, где у ее отца семейный дом.

— Ты к ней поедешь?

— Может, раз-другой и съезжу. Мне учиться надо.

— Как твоя мама?

— Спасибо, хорошо. Едет в Барано. Наконец помирилась с хозяйкой.

— Ты тоже с родителями едешь?

— С отцом? Ни за что на свете. Я поеду на Искью, но сам по себе.

— И куда именно?

— В Форио, к другу. Родители оставляют ему целый дом, будем заниматься… А ты?

— Я до сентября работаю в книжном.

— И на августовские праздники тоже?

— На праздники нет.

— Тогда давай к нам, в Форио, — улыбнулся он. — Дом большой, места всем хватит. Может, и Надя на два-три дня приедет.

Я тоже изобразила улыбку. На Искью? В Форио? В огромный дом, где не будет взрослых? Помнит ли он Маронти? Помнит ли наш поцелуй? Я сказала, что мне пора.

— Я еще зайду, — пообещал он. — Расскажешь, как тебе журнал. — Он сунул руки в карманы и тихо добавил: — С тобой интересно разговаривать.

На самом деле говорил в основном он сам. Но меня затопило чувство гордости; значит, ему со мной хорошо. «С тобой тоже», — пробормотала я, хотя за нашу встречу произнесла всего пару слов, и хотела уже с ним проститься, когда произошло нечто неожиданное и вогнавшее нас в смущение. Тишину воскресного дня разорвал громкий крик. Я подняла глаза и увидела Мелину: она высовывалась из окна, размахивала руками и кричала, стараясь привлечь наше внимание. Нино недоуменно обернулся, и Мелина завопила еще громче. Она выкрикивала одно имя: «Донато!», и в ее голосе смешивались счастье и мука.

— Кто это? — удивился Нино.

— Мелина, — ответила я. — Ты что, ее не помнишь?

Его лицо омрачила тень неудовольствия.

— Она на меня злится?

— Не знаю.

— Она кричит: «Донато».

— Ну да.

Он еще раз обернулся к окну, из которого полоумная вдова тянула к нему руки и кричала: «Донато!»

— Я что, похож на отца?

— Нет.

— Точно?

— Точно.

— Лучше мне уйти, — нервно сказал Нино.

— Да, иди.

Он быстро зашагал прочь, ссутулив плечи, а Мелина все продолжала оглашать двор отчаянным криком: «Донато, Донато, Донато!»